воспитания, формирования чувств и отношений.
Это не только вопрос о требованиях.
И не только проблема борьбы с потребительством.
И не только решение задачи трудового воспитания.
Человек воспитывается не по частям.
Он воспитывается весь.
А Васю жалеть не надо. У него прекрасный отец. Отец говорит сыну, что сломавшемуся паровозу нужен капитальный ремонт. Он обещает на следующий день принести нужные материалы и вместе с Васей отремонтировать паровоз. Какая богатая, какая замечательная перспектива! Да ведь это лучше всякой новой игрушки. Ребенок не только увидит, как его отец вернет игрушке прежнюю форму, но и сам примет участие, посильное участие в этой интересной, нужной и умной работе.
Чем раньше ребенок приучится нести какие-то обязанности в семье, трудиться не только на себя, но и на других, на первых порах — в интересах семьи, — тем легче он впоследствии войдет в большой коллектив — школьный, трудовой. Труд, долг, коллектив, — Антон Семенович сближает эти понятия, показывает их в развитии, в творческом взаимодействии, в диалектическом единстве.
И умеет он это показать на очень ярких примерах, которые только наивному человеку могут показаться незначительными.
Страницы «Книги для родителей», посвященные Васе Назарову, поэтичны, наполнены глубоким содержанием, будят мысль, они действительно поднимают важнейшие вопросы воспитания.
Я вспомнил о них, когда задумался над тем, что же произошло с Сашей, сыном рабочего, и Романом, сыном инженера.
ЕЩЕ О ТРЕБОВАНИИ…
В семье, где отношения между взрослыми и детьми построены на доброй и разумной основе, просьба родителей равносильна самому категорическому требованию. Ребенок выполнит эту просьбу обязательно, он понимает, что это нужно, он дорожит добрыми отношениями с родителями, доверяет их справедливости.
Не так в семье, где трудовые поручения детям не продуманы, где всё построено не на разумных основаниях, а на родительском произволе, а иногда даже хуже — на родительском капризе. В такой семье только и слышно, как старшие кричат:
— Сбегай! Принеси! Подай! Сделай!..
Да, здесь не балуют детей. В чем же здесь главная беда? Беда в том, что здесь детей не уважают.
Их не воспитывают, а бессмысленно дергают. Давая поручения, не задумываются над тем, чем занят в этот момент школьник.
Мать забыла купить хлеба, не поручила вовремя сделать это девочке-школьнице. Вспомнила мать о том, что в доме нет хлеба, когда девочка села готовить уроки.
А дочка в это время вчитывается в трудную задачу, старается ее лучше понять. Вот, кажется, что-то забрезжило, вырисовался после долгого раздумья ход решения. Всё еще неустойчиво, нуждается в проверке, может ускользнуть! Девочка с головой ушла в эту очень важную для нее работу. Она думает. И как раз в это время раздается голос матери:
— Сбегай в булочную!
Теперь девочка должна решать совсем иную задачу — приготовлять ли дальше уроки и тем самым вызвать недовольство, а то и гнев матери, быть «непослушной, скверной девчонкой, которая никого не жалеет», или пойти за хлебом и забыть пришедшее на ум решение.
Бывает и так, что именно в тот момент, когда дети готовят уроки, мать вспоминает о необходимости убрать комнату. И снова крик:
— Расселась тут со своими тетрадями! Нет того, чтобы помочь матери!..
Бывает, что сын занялся каким-нибудь любимым делом — выпиливает по дереву, мастерит модель самолета, корабля, а на него кричат:
— Намусорил!.. Очень всё это нужно!..
А ведь — нужно!
Всё в такой семье делается не в определенное время, не в соответствии с продуманной программой воспитания, а по наитию, по настроению. Здесь нет никаких постоянных поручений, они всегда возникают случайно. Вот поручение дано, но оно сразу же забыто взрослыми. Оно им и не нужно.
Ребенок старался, всё делал так, как ему велели, а взрослые и не посмотрят, — настолько им это безразлично. И постепенно у школьника вырабатывается пренебрежительное отношение к поручениям родителей.
В такой семье иначе и быть не может.
Или так: дадут какое-нибудь сложное поручение и не объяснят, как же его выполнить получше, не научат, не покажут. А затем сердятся: плохо, мол, сделал, безрукий!
И нет того, чтобы помочь ребенку. Между тем, как бы ребенка обрадовал урпех, как бы он его окрылил! Особенно, если бы заменили его старания, одобрили, похвалили.
Помочь ребенку добиться успеха, подбодрить его — значит укрепить его уверенность в собственных силах.
Допустить, чтобы он «провалил» дело, — значит укреплять в нем неуверенность, воспитывать в нем не силу, а слабость.
— Мы своего не балуем, — говорят иные родители. — Это мы знаем: баловать нельзя!..
Но чего стоит их требовательность, если в ней нет смысла, нет системы, нет разума.
Не о такой требовательности говорил Макаренко.
И О БЕЗУСЛОВНОМ АВТОРИТЕТЕ ВЗРОСЛЫХ, НЕ ВСЁ, КОНЕЧНО…
Эта сценка в вагоне пригородного поезда может показаться незначительной. Хуже, если она покажется обычной.
На скамье, рассчитанной на троих, сидели двое, — как впоследствии стало ясно, муж и жена. Третье место занимала корзинка. Она могла бы с успехом поместиться в специальной сетке на стене вагона, но этим пассажирам так было удобнее — иметь корзинку рядом, под рукой. Так было спокойнее для них. Вагон постепенно наполнялся, в нем становилось тесно, больше свободных мест для сиденья не было. Если не считать места, занятого корзинкой.
И вот на промежуточной станции в вагон вошел пожилой человек; даже скорее старый, чем пожилой: седые волосы, усталое лицо, палка в руках.
Человек этот остановился как раз возле скамьи, на которой занимала место корзинка. Он ничего не сказал, он только посмотрел, — это был весьма деликатный человек. Он молчал. И владельцы корзинки тоже молчали. Они смотрели куда-то в сторону. Старый человек был для них чужим и ненужным, а корзинка была своя и нужная. У владельца корзинки, крепкого, грузного, с каким-то каменным лицом, руки плотно лежали на коленях. Он не хотел шевельнуть руками для чужого и ненужного ему старика. И старик стоял.
На скамейке напротив сидел мальчик лет четырнадцати, — как выяснилось, сын этих двух пассажиров, тех, что с корзинкой. Конечно, это был школьник. Вероятно, пионер. Мальчик томился. Он смотрел на стоявшего рядом пассажира, на отца, на корзинку. Он слышал, как пассажиры, обращаясь к его отцу, в один голос сказали:
— Надо освободить место…
— Поставьте корзинку наверх…
Но отец молчал, упорно молчал, и по-прежнему смотрел куда-то в сторону. Мать тоже.
И мальчик не выдержал.
Он вскочил, чтобы уступить свое место старику.
Тогда отец поднял на сына тяжелые глаза и сухо, коротко бросил ему:
— Сиди!
И мальчик испуганно сел.
