class="p1">Он, вероятно, хорошо знал цену отцовскому окрику. Он взглянул на мать, но та еще больше поджала свои тонкие бесцветные губы, будто втянула их внутрь. На лице вместо рта был какой-то кривой и брезгливый шрам.
Пассажиры всё же заставили снять корзинку, освободить место для старика. Это было сделано. В сущности всё, что произошло в вагоне пригородного поезда, было действительно только случайным и не очень-то значительным эпизодом.
Но жизнь мальчика в этой семье — не эпизод.
Мы очень много говорим о родительском авторитете. Это бесспорно большая, весьма серьезная тема. Мы хотим, чтобы дети уважали взрослых, старших. Это правильно, — должны уважать.
Но я, каюсь, не хочу, чтобы этот мальчик во всем был послушен своим родителям. И всегда ли, во всем ли они достойны его уважения?
Вот, скажут, договорился, — учит не уважать родителей!
Но я не говорю о всех родителях, о всех взрослых, о всех старших. Я противник категорических и бессмысленных обобщений.
Речь идет об этих двух, с корзинкой.
Они — отец и мать мальчика — рядом с ним, он от них зависит. Они его кормят и одевают. Вероятно, они его по-своему любят. Ведь он принадлежит им, а они любят всё, что им принадлежит: сына, корзинку, квартиру, мебель, деньги…
Потребуйте от них уважения к людям, к старику пассажиру, к сыну, и они посмотрят на вас не то что с удивлением, а с величайшим презрением. Ишь чего захотел! А за что его уважать, старика? Кто он такой? Мы его не знаем! Уважать сына? Да за что его уважать? Он еще не дорос. Пусть заслужит…
Школа, пионерская организация учат быть человеку другом. Но как быть школьнику, пионеру, если в родной семье его учат иному отношению к людям — своекорыстному и злому? Как быть в таком скверном случае? Нужно, должно быть, внушить школьнику мужество встать и уступить место старшему даже тогда, когда отец придавит тяжелым взглядом и скажет: «Сиди!..»
Так должно быть до тех пор, пока эти двое — отец и мать — не станут другими.
Но разве легко стать другими?
Конечно, не легко.
Но ведь не только дети должны становиться лучше, чем они есть сейчас. Все мы должны становиться лучше.
И вот для этих двух с корзинкой стать лучше, возможно, и значит стать другими.
* * *
Это. очень сложный и важный вопрос — характер родительского влияния на детей. Его, этот вопрос, следует поднимать не только в тех случаях, тяжелых случаях, когда юноша попадает на скамью подсудимых и когда, в связи с этим, узнают о безответственном воспитании юноши в семье. Тяжела в таких случаях вина родителей и еще тяжелее их беда. Как правило, резкое общественное осуждение плохих воспитателей не вызывает возражений.
Никто не думает снимать ответственности с подростков и юношей, которые ведут бесцельную, бессмысленную, а подчас и преступную жизнь. Ведь они видят перед собой и другой пример. Сколько прекрасных, сильных и чистых духом юношей и девушек вместе со старшими воздвигают гигантские стройки, рвутся к знаниям, совершают подвиги во имя жизни, понимают всё величие нашего общего коммунистического дела. Вот и брать бы с них пример. Нет, ничто не может оправдать бездельника, дурного человека, — даже молодость, тем более — молодость. И нельзя позволять прятаться за спину родителей, если они даже готовы заслонить своей спиной проштрафившегося недоросля.
Но вот как быть с такими фактами, когда и разговора не возникает об уголовной ответственности, когда мы как будто еще далеки от той грани, за которой она начинается?
Учительница, молодая, славная, всей душой преданная детям, впервые пришла в новый для нее пятый класс. За первой партой она увидела паренька с наглыми, всё и всех презирающими глазами. Как только она начала урок, мальчик поднял крышку парты и опустил.
Затем снова поднял и опустил.
— Перестань, пожалуйста, — сказала учительница. — Ты всем мешаешь…
А мальчик продолжал, будто и не слышал, что ему сказали. Крышка парты ходила вверх и вниз, вверх и вниз.
— Да перестанешь ты?
— А я тихо…
Действительно, крышка парты опускалась вниз несколько тише, но всё продолжалось так же: вверх и вниз.
Учительница чувствовала, как что-то закипает в груди, подступает тоска.
— Прекрати немедленно, — потребовала она.
— А что я такого делаю? — ответил ученик. — Я ничего такого не делаю. Уж и крышки от парты поднять нельзя.
Урок был сорван. Учительница ушла из класса. Со слезами на глазах вошла она в кабинет директора школы.
— Ай-ай, — сказал директор бодрым голосом, стремясь прежде всего успокоить молодую учительницу, — ведь не маленькая, право… Подумаешь, ученик плохо ведет себя на уроке. Экая неожиданность! Золотов, наверно. Так вся школа знает, какое он золото. Не надо излишне огорчаться…
И тут же директор послал в класс за Золотовым.
— Проси прощения у Валентины Павловны, — сказал он ученику. — Смотри у меня! Сколько раз собирались исключить, но не исключали, жалели тебя. А сейчас исключим… Понятно?
— А за что? — спросил Золотов. — Что я такого сделал? Я только крышку от парты поднял. Хоть весь класс спросите. Уж и крышки от парты поднять нельзя…
Директор не стал читать нотаций. Он только пристукнул ребром ладони по письменному столу так, что поморщился от боли, и сказал:
— Ладно! Иди! Уж мы тут решим…
В голосе директора было что-то такое, что заставило мальчика прекратить спор. Пятиклассник посмотрел на учительницу глазами, которые как-то сразу стали ясными и просительными, — как это только ему удалось сделать?
— Простите, — сказал он. — Я больше не буду. Вот увидите! Ни за что!..
И она простила.
Не исключать же, в самом деле.
Во время перемены учительница слышала, как Золотов умышленно громко сказал товарищам:
— А что мне сделали? Ну, опять маму вызовут… Она им покажет…
О матери этого мальчика мне рассказал директор школы. К ней, к матери, много раз приходила классная руководительница, но разумного разговора не получалось. Мать ничего не хотела понять, насмешливо относилась к любым советам учительницы, только с каждым разом всё больше и больше ожесточалась. Тогда директор пригласил ее к себе. Она пришла. И сказала директору:
— Всё неверно. Вы пристрастны. Вы все невзлюбили моего мальчика. Он у меня чересчур прямой, как и я, чересчур правдивый, как и я. А таких не любят. Знаю!
Директор вызвал мальчика, чтобы тот в присутствии матери сам рассказал о своих проделках, раз он такой правдивый и прямой.
Однако стоило мальчику появиться в дверях кабинета, как мать сразу же стала кричать:
— Ты их не бойся! Скажи
