ее зацепило одним из осколков.
Смерти нет!
Может быть, и Георгий сумеет переродиться, не мне же одному тянуть эту лямку, и станет в будущем кем-то иным… врачом или, хм, журналистом…
Те автоматчики, которые выжили после взрыва, контуженные и потерянные, шевелились, пытаясь встать.
Походя, не думая, я добивал их выстрелами в голову, одного за другим.
И тут заработал пулемет на раскуроченной вышке, расстреливая уцелевших автоматчиков. Теперь преимущество явно было на нашей стороне.
— Бей фашистов! — первый выкрик был довольно тихим, но я его услышал.
И тут же со всех сторон начало раздаваться многогласное:
— Бей надов! Ура! За Родину!
Люди вставали на ноги, выползали из укрытий, поднимались… и единым строем двинулись вперед.
Три оставшиеся дозорные вышки молчали, четвертая горела, пулемет в шестой покосился — с этой стороны опасности уже не предвиделось.
— Вперед! — я увидел генерала Маркова с автоматом в руках.
Он поднял за собой человек двести с левого фланга и бросил свой отряд к главным воротам. Справа тоже шли люди, пусть не организованно, но кое-какое оружие у них имелось.
Минута, и вся человеческая масса достигла ворот, которые не выдержали напора, и левая створка повисла, выдернутая из петель.
Ненавистная надпись «Arbeit macht frei!» раскололась надвое, а люди бежали дальше, врываясь в башню, комендатуру и прочие помещения.
Эсэсовцы встречали их лютым огнем, но этот поток было уже не остановить.
Часть заключенных двинулась направо в сторону производственных помещений, складов и крематория, мигом снеся внутренние ворота и чиня разгром и хаос по всей территории.
Капо и солдаты пытались отбиваться, но огнестрельного оружия у них почти не имелось, поэтому их сопротивление сломили легко.
Убивали всех без какой-либо пощады. Любой, проведший в Заксенхаузене хотя бы двадцать четыре часа, имел на это полное право.
Кто пытался бежать, стреляли в спину. Кто отстреливался или бросался на наших с оружием, забивали на месте.
Смерть царила вокруг, правила свой хоровод. Даже если среди заключенных и были верующие, никто не вспоминал о том, чтобы подставить другую щеку под удар.
В этот момент каждый превратился в язычника, требующего око за око.
Немцев уничтожали без капли жалости или сочувствия. Рвали на куски. Били до смерти. И не было ни одного человека, кто захотел бы заступиться за них.
Сам господь бог аплодировал с небес, наблюдая за побоищем. А ему вторил грубым хохотом Перун, в этот раз все же положивший на обе лопатки германского Одина.
Все смешалось вокруг, и я не видел и сотой части происходящего.
Колючка по периметру заискрилась высоким напряжением и тут же потухла. Кто-то вырубил подачу тока на электроподстанции.
Я бежал к воротам наравне со всеми и успел увидеть, как несколько машин унеслись вперед, скрывшись за деревьями.
Эх! Кажется, начальство поспешило ретироваться раньше времени, не дождавшись развязки этого спектакля.
Тингшпиль, так говорил Крюгер. Масштабное представление под открытым небом, где в качестве героя выступает сам народ в своей массе.
Вот только сейчас главными героями стали русские, а не немцы. Впрочем, не только русские. Я видел отчаянно дерущихся людей с самыми разнообразными винкелями на груди. Британцы, поляки, французы. Кажется, мелькнул даже один американец.
Это был межнациональный тингшпиль, единственный в своем роде и, конечно, неповторимый.
— Джугашвили! — услышал я клич в десяток-другой глоток.
Покрутив головой по сторонам, я увидел Якова, объединившего вокруг себя бойцов. Они атаковали проходную, в которой забаррикадировались эсэсовцы. Те отстреливались из окон, нанося огромный урон нападавшим.
Яков был ранен, кровь текла по его плечу, но на лице я не заметил и тени страха или сомнений. Он готов был убивать и погибнуть, если придется.
Он зарабатывал сейчас свое имя, свой авторитет. И знаменитый отец в эту секунду был совершенно не причем.
Горело все вокруг, тяжелый дым окутывал лагерь. Горели бараки, индустриальный двор, лазарет и больничные корпуса, «Целленбау» и зона «А», склады и хозпостройки. Уже подожгли проходную и комендатуру, подстанцию и эсэсовские казармы. Хозяйство Крюгера выгорело дотла.
— Правильно, — прошептал я, — что б и следа не осталось…
Вот только мне нужно было в лазарет, в кабинет Риммеля. Я хотел забрать документы, которые нашел в прошлый раз в его сейфе. Слишком уж ценная информация в них имелась. К тому же, доктор проводил исследования и надо мной, и данные многочисленных анализов могли помочь мне понять самого себя. Точнее, того, кем я стал.
Вот только дым окутывал строение целиком, огонь рвался из окон и всех щелей, и сгореть заживо я не хотел.
Была не была!
Обмакнув рукав в воде в бочке, стоявшей слева от лазарета, я уткнулся в него лицом и ворвался внутрь.
Тут все было не так страшно, как выглядело снаружи. Больше дыма, чем огня — не так уж и много предметов могли гореть тут в принципе. Но деревянные стены начали потихоньку заходиться, и следовало поспешить.
Проковыляв по коридору до знакомой двери с табличкой «Dr. Rimmel», я толкнул дверь и вошел в кабинет. С моего прошлого визита, здесь ничего не поменялось. Тот же стол, стулья, этажерка, кушетка и, конечно, громоздкий сейф — цель моего пути.
Вскрыть его во второй раз оказалось куда легче, чем в первый. Я справился за рекордный срок и уже через минуту распахнул дверцу сейфа и вытащил папки с документами и формулярами.
Бегло пробежавшись глазами, убедился, что нашел именно то, что искал, и выскочил в коридор, стараясь не раскашляться от удушающего дыма, проникающего в легкие, как бы я ни пытался прикрываться рукавом.
— Вот и ты, Шведофф! Я знал, что найду тебя здесь! — голос Алекса разнесся по коридору, эхом отражаясь от стен.
Рапортфюрер стоял в десятке шагов от меня, держа в правой руке пистолет, и улыбался.
Он не погиб, как я думал, от взрыва, устроенного Зотовым. Ему лишь слегка опалило лицо, сожгло брови и частично волосы. И теперь этот холеный аристократ выглядел, как помоечный пес… но от этого он не перестал быть чертовски опасным. Я же, как назло, сунул пистолет в карман, а в руках держал документы.
Бросить папки и вытащить оружие? Не успею. Фон Рейсс настороже, он следит за каждым моим движением и выстрелит, не раздумывая.
Ведь не сбежал, как остальные, поставил свою жизнь на кон, оставшись в лагере с нелепой, казалось бы целью, выследить меня.
Вот же мстительная сволочь!
По коридору пробежался сквозняк, и внезапно я зашелся в приступе кашля, казалось, легкие сейчас разорвет от
