этому чурбану бездушному совершенно наплевать на то, что жизнь моего отца сейчас на ниточке подвешена. – Может быть, скажете тогда, чем мой отец так сильно насолил вам, что вы его стараетесь на виселицу отправить?
– Он хороший человек, – негромко добавил Оливер. Скелет заскулил, чтобы тоже подтвердить это.
– Видите ли, – вздохнул инспектор. – У нас с вашим отцом в прошлом были… э… разногласия. Серьёзные. Ваш отец несколько лет работал с нашим коронером, пока не возглавил похоронное бюро после смерти вашего дедушки. И очень часто не соглашался с мнением коронера, а это сильно мешало нам.
– Ах вот в чём дело! – сказала я. – Вот почему вы его утопить стараетесь!
Я не могла, разумеется, утверждать, что инспектор Холбрук мог каким-то образом быть связан с теми убийствами, однако мотив для такого, как сейчас, отношения к моему папе у него, несомненно, был. Зуб, по-простому говоря.
– Нет, детка, те разногласия сейчас ни при чём, – покачал головой инспектор, внимательно разглядывая свою трубку. – Улики говорят против вашего отца, улики. А гнев, ненависть, раздражение, зависть – советчики плохие. Они никогда правды не скажут. Улики, доказательства – совсем другое дело.
– Да, если только эти улики не сфабрикованы тем, кто старается замести свои собственные следы! – упрямо продолжала настаивать я на своём. – Я не понимаю, почему вы так уверены в том, что именно мой отец сделал это, сэр?
– А почему вы так уверены, что это не он? – вопросом на вопрос ответил инспектор.
И тут вперёд выступил Оливер.
– Потому что я вернулся из мёртвых, и спас меня именно мистер Вейл! – сказал он.
Глава 34
Вот на этот раз инспектор Холбрук был действительно потрясён. Поднялся ветер, зашелестел опавшей листвой у нас под ногами, а молчание всё длилось, длилось…
– Что ты сказал, парень? – переспросил, наконец, инспектор.
– Меня зовут Оливер. Я жил на улице, пока не получил по голове, и все подумали, что я умер. Я совершенно вырубился и был, наверное, в как её… коме, да. Очнулся в гробу, в мертвецкой. Как бы умер и снова ожил.
– Свой шрам ему покажи, – сказала я, восхищаясь прямотой и храбростью Оливера.
Он повернулся к нам спиной, приподнял волосы на затылке. Инспектор, прищурив глаза, внимательно посмотрел на шрам.
– После того как я ожил, они взяли меня к себе, сэр. Мистер Вейл меня своим учеником сделал. Раньше я не помнил ничего, но сегодня, когда оказался здесь, вспомнил, что случилось. Похоже, я стал в ту ночь свидетелем убийства. Одного из тех убийств. Вон там это было. – Оливер указал рукой в сторону разрушенной церкви. – Я на этой улице обувь чистил, а потом, как мне вспоминается, услышал какую-то возню, побежал, ну и помешал ей. И получил за это… – Он потёр ладонью свой шрам.
– Ты уверен, что это была та женщина, сынок? – спросил инспектор, подавшись вперёд. На скамейке дымила забытая им трубка. – Можешь это точно подтвердить?
Оливер прикусил свою губу, задумался. На секунду мне так захотелось, чтобы он сказал «да», но не нужно, не нужно больше лгать. Хватит уже лжи в этом деле. А для того, чтобы освободить папу, нужна только правда. Чистая правда.
– Нет, сэр, – ответил Оливер. – Простите. Многое для меня осталось как в тумане. Но могу поклясться, что помню чёрное платье и кружевную вуаль у неё на глазах. А вот утверждать наверняка… Нет, не рискну, пожалуй.
– М-да… – откинулся назад инспектор. Мне казалось, что я слышу, как щёлкают, жужжат у него в мозгах шестерёнки.
– А вот мистеру Вейлу я верю безо всяких, – продолжил Оливер. Скелет ткнулся носом ему в ладони – дескать, продолжай, продолжай. – Вайолет я тоже верю. И вы должны поверить ей, если она говорит, что её отец невиновен.
Инспектор Холбрук ещё сильнее нахмурился и сказал, поднимаясь на ноги:
– Я вам сочувствую, ребятки, честное слово, сочувствую. И хочу, чтобы настоящий убийца – будь он мужчина или женщина – заплатил за свои преступления. Готов даже допустить, что вы копаете в нужном направлении. Но поймите вот что. Вы не детективы, не профессионалы, а всего лишь уличный чистильщик обуви и дочка гробовщика, поэтому ваши слова ничего не будут значить в суде. В глазах закона вы никто, извините.
От этих жестоких слов у меня защипало глаза.
– Мы докажем, что вы ошибались, – процедила я сквозь стиснутые зубы. Скелет заволновался, принялся лизать мои сжатые в кулак ладони, но я легонько отпихнула его.
– Всё может быть, – пожал плечами инспектор. – А теперь стойте и ждите здесь, я прикажу моим людям, чтобы вас отвезли до полицейского участка. А мне нужно работать, девочка. Осталось всего двадцать четыре часа до того, как твой отец предстанет перед судьёй.
Он взял со скамьи свою погасшую трубку и сунул к себе в карман.
– Что? – ахнула я. У меня всё поплыло перед глазами. Интересно, а мама знает об этом? Если да, то почему она не сказала мне, что у нас осталось всего двадцать четыре часа, чтобы спасти папу? Не смогла, наверное.
Меня мутило, а инспектор Холбрук холодным ровным тоном повторил:
– Твой отец завтра предстанет перед судом. И у нас имеется более чем достаточно доказательств его вины. Я же просто пытаюсь увязать концы с концами.
– Нет, – прошептала я, уставившись неподвижным взглядом в землю. Оливер взял меня за руку, Скелет прижался к моим ногам.
– Прошу вас, сэр, – умоляюще произнёс Оливер. – Прислушайтесь к нам! Это был не он! Он спас мне жизнь. Ну что ещё мы можем сделать?
– Вы можете прийти ко мне с письменным признанием убийцы и привести его самого. Связанным или в наручниках, – ответил инспектор Холбрук. Он посмотрел направо, затем налево, после чего ступил на проезжую часть улицы. – Или можете просто смириться с тем, что свершится правосудие, и отец этой девочки будет казнён.
Ну уж нет, с этим я ни за что не смирюсь!
Утирая горючие слёзы, я вместе с Оливером забралась в полицейский фургон. Скелет тихонько улёгся у моих ног. Грохоча и подскакивая на выбоинах, зловеще скрипя несмазанными колёсами, фургон потащился назад, в город. Напротив нас на скамье сидел констебль Уильямс и следил за нами своими сонными, как у филина, глазами. Инспектор был так любезен, что подтвердил наши подозрения насчёт того, что все четверо убитых были членами Хэвишемского клуба, после чего бесцеремонно вытолкал нас взашей.
«Папа, мой папа, – думала я, трясясь в фургоне. – Мой умный, заботливый, мудрый и
