лицо!
Лотта также остановилась.
— Ну же, сука, стреляй! Марай руки кровью невинного человека!
Молчание. И вдруг послышалось негромкое:
— За лесом выйдешь к деревне… Там найдешь, как выбраться! В Цюрих не возвращайся — уезжай сразу. Все — иди!
Листок не шелохнулся.
— Почему… делаешь?
Вновь молчание. А затем:
— Считай — женская сентиментальность… Иди!
Он стоял еще несколько секунд; затем повернулся и пошел.
По хрусту понял, что идет и она. И лишь когда зашли в темень чащи, прозвучал и гулко пронесся по округе одинокий выстрел.
От неожиданности замер — убит? Ранен? Нет, похоже, живой… Быстро обернулся — тень Лотты уже выходила из леса.
Апрель 1917 г. Париж.
Истомин
Об отречении государя императора Николая II от престола российского и о сложении с себя верховной власти:
"Ставка
Начальнику штаба.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почти мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том нерушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Подписал: Николай
г. Псков.
2 марта, 15 час. 1917 г.
Министр императорского двора
генерал-адъютант граф Фредерикс".
Французско-швейцарскую границу он пересек через два дня. В деревне, на которую вышел, самым сложным оказалось найти хозяина автомобиля, который согласился бы в ночную пору отвести куда-нибудь подальше от места «расстрела» и поближе к французской границе. К тому же была опасность, что вместо «хозяина с автомобилем» его сдадут полиции: в деревне выстрел явно слышали, и появление незнакомца с обезображенной физиономией не могло не вызывать у местных обывателей законного подозрения.
Помогла, однако, невероятная цепь счастливых случайностей. На окраине деревушки он почти сразу набрел на крестьянина, при фонарях возившегося во дворе собственного дома; его соседом счастливым образом оказался владелец «опеля» — некий местный бакалейщик, собиравшийся выезжать утром к родственникам в Винтертур; и наконец, его офицерское портмоне оказалось все еще набитым франками, так и не изъятыми Гараками. Последнее обстоятельство в конечном счете и разрешило все сомнения крестьян — через час они были в пути.
А вскоре выяснилось, что его водитель — швейцарский француз и нешуточный патриот. Узнав, что русскому офицеру — воевавшему на стороне Франции и пребывавшему в Цюрихе по ранению — необходимо срочно явиться в часть, он нимало не поколебавшись, согласился во что бы то ни стало довести героя до границы. Даже отказался от предложенного серебряного портсигара с рубиновым камнем. Правда, пришлось-таки показать документы да приплести слащавую историю о любовнице, по вине которой оказался бог знает где и, конечно же, один на один с нагрянувшим некстати муженьком. К счастью, наспех придуманная история была принята с чисто французским пониманием.
На пограничном пункте Аннемас «сиреневая» карточка Истомина — до той поры покоящаяся в недрах теперь пустого портмоне — сработала безукоризненно. Сотрудники Второго бюро Сюрте Женераль приняли его под свою опеку, накормили, обогрели и по срочной линии связались с Парижем. А уже часов через шесть на пропускной пункт подкатил Иваницкий.
Встретились по-братски — обнялись, выпили по рюмке коньяка. О деле, однако, не говорили даже по дороге в Париж. И лишь разместившись на квартире по улице Полковника Ренара и плотно пообедав в ресторане по соседству, Иваницкий, развалившись в кресле, с улыбкой объявил:
— Ну, брат Алексей, праздновать твое возвращение пока не будем! С этой минуты ты мой пленник — поручено опекать всячески. Так что никуда от меня, пока не составишь в чернилах отчет о «райской» жизни у озера! До той поры приказано ни с кем в контакт не входить — акромя, конечно, твоего покорного слуги! — а из квартиры по возможности не выходить. Посему, брат, начинается у тебя самое трудное — доказывать, что не зря едал харчи за казенный счет!
— Отчего ж писать на квартире да секретный документ? — несколько обескураженный, спросил Листок. — Почему не в Русской миссии?
Иваницкий только рассмеялся:
— А это, брат, не для нашего с тобой ума! И запомни — всем, что касается твоих «райских» дел, распоряжается только Бог! В общем, приказ, милейший, приказ!
И ротмистр принялся писать. Каждый вечер Иваницкий пробегал глазами по набросанным за день строчкам и — как это умел делать только он — исподволь, с неизменной улыбкой, советовал, что детальнее отразить еще. В конечном счете описать требовалось чуть ли не все подробности каждого дня, начиная с его появления в штабе наместника на Кавказе. Пришлось вспомнить пророческие встречи с будущей графиней и Лимке в Могилеве, прием императора в Ставке и загадочную брошь императрицы, внезапную отправку в штаб Юго-Западного фронта, работу в Одессе и неожиданное направление в Русский экспедиционный корпус… И все это, по совету штабс-капитана, должно было подтверждаться упоминаниями конкретных имен, фамилий, раскрытием сути разговоров, предпринятых действий и их последствий. Работа продвигалась оттого неспоро, приходилось мысленно возвращаться к пережитому, и только на обдумывание обстоятельств последних дней — в особенности встречи с гессенским посланником и личных выводов — ушло больше трех дней, прежде чем все легло на бумагу…
А задуматься было над чем. Прежде всего — достигнута ли цель миссии и вполне ли выполнено задание, с которым он был послан в «Eden au Lac»? Внешне — да. Посланники
