зените в ореоле невидимого сучения крыльев, словно гигантская журчалка. Мышеедка и мухоедка, утратившая гордое звание своего соколиного племени, – отвечу я. Давно исчез и ястреб-тетеревятник, могучий красавец, истинный король среди ястребиных, хотя поныне здравствует и даже как-то умудряется поддерживать свою сокращающуюся численность его маленький кузен перепелятник, который, несмотря на свои размеры и специализацию (в согласии с именем) преимущественно на самых мелких пернатых, наделен всеми чертами своего благородного родственника. Идя по лесу, я неизменно ищу его глазами – что как мне снова перепадет радость увидеть его стремительный налет на мирное птичье население. Хотя и счастливцу обычно достается совсем немногое, поскольку классическая тактика перепелятника состоит во внезапном нападении после рывка вдоль изгороди или из-под прикрытия древесной кроны. Высмотрев жертву, этот маленький воздушный леопард бросается на нее камнем и в случае промашки просто пролетает мимо. Но даже обрывчатая картинка – стремительный голубой промельк, который спустя долю секунды теряется за деревьями, – дарит мне невероятную радость. Я счастлив просто знать, что он существует, что еще не порвано живое звено цепи, соединяющей нас с исчезнувшим лучшим вчера, и, значит, сегодня прожито не зря.
Здесь же, на открытых просторах даунсов, где мелким птицам приходится добывать пропитание вдали от укрытий, нередко можно наблюдать погоню, подобную той, как гончая преследует кролика. Особенно эффектно смотрится сцена погони ястреба-перепелятника за стаей скворцов. Вот уж когда действительно стая этих птиц действует как слаженный организм из многих членов с единой волей. И лишь когда хищник, несмотря на все головокружительные виражи, врезается в гущу стаи, она внезапно рассыпается, будто стекло, разбитое на тысячи крохотных разлетающихся осколков, и ястреб, если его когти всё еще пусты, выбирает себе одну жертву для решающей погони.
Еще более захватывающее представление в исполнении маленького охотника с пламенным сердцем можно наблюдать в пору после уборки урожая, когда широкое поле жнивья от края до края представляет собой толкучку с клюющими деревенскими воробьями и примкнувшими к ним вьюрковыми разных видов. Помня о безопасности, птицы предпочитают кормиться возле изгородей, поэтому самая большая их концентрация наблюдается в радиусе трех-четырехсекундного перелета от спасительных терний. Вдруг над дальним концом изгороди повисает смертельный враг, и в то же мгновение всё поле вспархивает в воздух, распространяя вокруг громкий гул многих тысяч мельтешащих, почти невидимых крылышек, словно это густой, серебристо-бурый туман взмывает над землей. Миг, и на поле не остается ни одной птицы – все спасены! Но случается и так, что ястреб слишком решительно настроился на удачную охоту и не намерен лететь на другое поле, чтобы попытать счастья там. Чего лететь, если птиц тут несметное множество, да еще под самым клювом – выкурить одного и делов! Не обращая внимание на то, что вы стоите совсем рядом, он летит вдоль изгороди, то взмывая вверх, то пикируя вниз, – вот он взлетел на сорок-пятьдесят футов, вот на пару мгновений завис, словно пустельга, раскрыв крылья, и вот бросился вниз, словно метя нырнуть в изгородь и вырвать оттуда притаившегося на веточке воробья, но в дюйме от непроходимого колючего переплета внезапно затормозил, проскользил на пару ярдов вперед и снова взмыл, чтобы повторить маневр. И на каждый стремительный бросок вниз вся длинная изгородь отзывается единым вздохом ужаса, словно в ней прячется не множество трепещущих клювиков, но один большой клюв – такой это необычный крик! Если в эти секунды вам вздумается подойти к изгороди и заглянуть внутрь, вы обнаружите побеги и веточки, сплошь облепленные пташками, сбившимися как можно ближе к центру, – каждая неподвижная, каждая застывшая, каждая одеревеневшая, словно она и впрямь маленький деревянный сувенир. И ни одна из них не сдвинется при виде вас, даже если вы станете на расстояние вытянутой руки, – что им какой-то страх перед двуногим вами, когда сверху парит стрельчатокрылый силуэт кошмарного тирана, сеющего ужасный ужас.
Кто бы что ни говорил, это великолепное зрелище, которое надолго остается в памяти, хотя и уступает красотой пикирующему полету сапсана или любого другого парящего в вышине охотника за куропатками из ястребиного семейства; но что поделаешь, если ястребы и их пленительные воздушные показы давно измельчали.
Осталось сказать несколько слов о совах, точнее, об ушастых совах, поскольку с другими в святилищах на холмах мне встречаться не доводилось. Читателя, мало знакомого с повадками этих птиц, может удивить тот факт, что в самый разгар полудня я наблюдал за ними с гораздо большими удобствами, чем за моими перепелятниками. Мне не нужен был даже бинокль. Совы – напомню, что их было пятеро: двое родителей и трое подросших совят, – имели привычку проводить дневные часы в одном из дроковых кустов за пределами рощи. Обнаружив их дневное укрытие, я встречал их в нем почти каждый день, а однажды был вознагражден редким ракурсом. В этот раз я застал всё семейство в сборе: двое сов отдыхали в одной части куста, оставшиеся трое, почти прижавшись друг к другу, устроились на сухом суку в другой его части. Мне удалось подойти не более чем на двенадцать ярдов к сбившейся троице – совы сидели в пазухе с как бы колючей крышей над головой и были отлично видны сквозь просвет. Я стоял, упиваясь видом этих пернатых диких котов во всем великолепии их богатой окраски, высвеченной падающими на них солнечными лучами, глядя одновременно в три пары вытаращенных на меня в замешательстве глаз – светящихся оранжево-желтых пуговок под длинными, узкими, черными, натопыренными ушами. Очевидно, от моего присутствия им делалось всё больше не по себе, и в конце концов они выпорхнули из своей пазухи и перелетели на соседний куст в двадцати или тридцати ярдах.
А теперь переместимся примерно на пятнадцать миль в другую рощу на холме, где у меня был иной неповторимый, волнующий опыт общения с совами. И снова я говорю о совиной семье, на этот раз из двоих взрослых сов и двоих совят. Тогда я не смог обнаружить их дневного бивака, но на закате совята начинали громко кричать, требуя есть, и роща наполнялась скользящим шумом крыльев их не видимых в тени родителей. Несколько вечеров подряд я приходил в рощу в закатный час, чтобы вновь встретиться с моими совами и снова испытать одну маленькую волнующую радость. Выбрав высокую сосну посередине и замерев под ней, я слушал, как молодые совы летают по роще из конца в конец, как они то и дело садятся на ветку, чтобы кошачьими голосами позвать своих родителей, и как снимаются снова. Проходило какое-то время, как вдруг я
