чтобы все было не зря.
Ольрик уже снижается, но я быстрее, чем он. Я могу нагнать «Истребителя», в этом я уверена. Мчусь обратно к невидимой гравитационной дуге взлета, соскальзываю в ее поток, где все еще движутся обломки нашего серебристого копья. Хватаюсь одной рукой за лезвие, другой за древко с расщепленным концом. Кинжал. Это мне знакомо. Снижение несет меня к Ольрику, к столкновению, в ад. Вспышка, вскрик. Роняю в пространство бесполезное лезвие и отвожу назад руку с древком. Я нанесу удар. Это будет больно.
Но это и означает езда верхом, Астрикс.
бей.
Ольрик сильнее, но медлительнее. Я вонзаю кинжал-древко в единственный глаз шлема, а его серое копье прорывается в почти заделанную брешь в груди Разрушителя Небес слишком поздно, разрастается больше вселенной, рассыпая обжигающие белые искры, скрежеща металлом по металлу, рвется ко мне – темную коробку вскрывают.
Снова страх, но недолго.
Тьма.
37. Вакуус
Vacuus ~a ~um, прил.
1. пустой, свободный
Никто из сидящих в гостиной не смеет сделать вдох. Занавесками из золотистого кружева изящно играет легкий ветерок, а в особняке Отклэров, носящем название Император Зари, царит мертвая тишина. Глаза всех членов семьи прикованы к визу, к серебристому с голубым человекообразному роботу, неподвижно зависшему в космосе.
Темное копье Ольрика фон Вестриани пронзает Разрушителя Небес. Мирей впивается взглядом в голограмму. И это все? Все, что требовалось, чтобы избавиться от нее, убивавшей одного из Отклэров за каждую из своих побед, – копье набитого дурака Вестриани? И самозванка, после впечатляющего возвращения, умерла от удара его копья?
Семилетняя Мария с подпрыгивающим на голове золотым бантом, болтая лакированными туфельками на краю дивана, подает голос первой:
– Вот здорово было! Она умерла?
Бабушка гладит девочку по голове, бормоча: «Будем надеяться».
Мать откидывается на подушки дивана, залпом допивает все, что осталось у нее в бокале, и жестом велит лакею принести еще. Разочарование холодом закрадывается в жилы Мирей, изумляя ее. Ей следовало бы радоваться смерти Синали. Злодейки, убившей тетю Палиссу и дядю Балморана. Мирей не питала к ним особой любви – бесхарактерная Палисса вечно жеманилась перед Отцом, а негодяй Балморан избивал свою жену за закрытыми дверями, но скорбь их потери охватила всю семью.
Отец улыбается ей с противоположной стороны комнаты, где сидит в окружении других мужчин, и Мирей вяло отвечает ему улыбкой. Он наверняка рад смерти этой девчонки, ведь ему пришлось просиживать у себя в кабинете ночами, чтобы вернуть доверие короля и клиентов, потерянных при взрыве в «Гентеке». Об этом он Мирей не говорил, но она все поняла, когда им пришлось расстаться с виллой у искусственного океана на Цокольном уровне: с деньгами у них проблемы. Как и со смертью дяди Фарриса.
– Шарль! – зовет дворецкого кузен Рауль с сияющей улыбкой на приятном лице. – Надо отпраздновать! Думаю, не повредит выпить хорошего вина.
Вся гостиная оживляется, присутствующие весело переговариваются, а в глубине души Мирей засели мысли о том, как предательница двигалась по полю боя – необразованная, неопытная, но исполненная дикой силы. Обмануть Мирей и угнать у нее из-под носа Призрачного Натиска, вдобавок вступив на нем в бой с Раксом, – это преступление, зло, но требующее железной рыцарской воли. Большинство наездников, выбитых из боевых жеребцов, теряются, за ними приходится отправлять роботов-спасателей, их связь с жеребцом слишком слаба, чтобы вернуться, а если кто‑то из них отлетает больше чем на десять парсов – гиблое дело, их поединок проигран. Но самозванка смогла продолжить бой.
Мирей не отказалась бы сразиться с этим подобием рыцаря.
Так вот что это за чувство, не дающее ей покоя: сожаление.
Мирей замечает, как поднимается тетя Жизель – вдова дяди Балморана, опять беременная, но это еще едва заметно. Поначалу Мирей думает, что тетя идет в детскую проведать близнецов: они родились слабенькими, днем их приходится держать в кислородных камерах, облегчающих дыхание. Но Жизель поворачивает не направо, к детской, а налево.
Ускользнув, пока разливают вино, Мирей следует за тетей по мраморным коридорам, но держится на расстоянии. Женщина направляется в семейную часовню. К Богу? Почему? Некоторое время Мирей медлит в дверях комнаты, отделанной красным деревом, с витражными окнами и живыми цветами, а затем робко подсаживается на скамью к сложившей ладони в молитве Жизель. Тетя поднимает на нее глаза.
– А, Мирей. Я просто молилась.
– За кого?
– За ту девочку. – Жизель улыбается, переводя взгляд на распятие. – Она храбрее меня. Я не смогла спасти близнецов от Балморана, и теперь они страдают из-за моей трусости.
Сердце Мирей обливается кровью.
– Тетя…
Жизель кладет руку на свой живот, ее глаза оттенка лаванды наполняются слезами.
– Эта девочка… да, она убила Палиссу, зато спасла этого малыша от Балморана. И я хочу, чтобы Бог узнал об этом.
Мирей привлекает к себе всхлипывающую тетю. Богу известно, что у каждого на душе, говорят священники, и в этот солнечный миг Мирей чувствует, как в ее душе расцветает нечто ужасное.
Сомнение.
38. Прэтексо
Praetexō ~ere ~uī ~tum, перех.
1. оторочить, окаймлять (как в ткачестве)
Я просыпаюсь под белыми лампами, чувствуя, как по всему телу ползают наномашины, холодные, металлические, пиявкообразные – черви, преждевременно гложущие меня. Я опять в больнице, где пахнет дезинфекцией и тишину нарушают сигналы моего сердца. Затуманенный взгляд цепляется за яркое пятно – синие гиацинты и белые маргаритки в вазе у моей постели, такие же, как я дарила матери в день ее рождения. Я снова моргаю. Кто-то сидит в ховеркресле на фоне ярко освещенного больничного окна, и реактивный двигатель кресла негромко гудит, удерживая его над полом. Это не галлюцинация, а мальчишка – почти ребенок, с тонкими ногами, мягкими каштановыми волосами и улыбкой как у резных ангелов – наблюдающих, прислушивающихся, не разгневанных и не довольных.
– Я нашел тебя, – тихо говорит он. – Ты – та самая, это делаешь ты, верно? Сбиваешь их с толку.
Открываю рот, чтобы ответить, но все вдруг начинает вертеться, и улыбающееся лицо мальчика сливается с белизной потолка. Реальность возвращается вместе с болью: пульсирующей – в голове, острой – в груди.
– …нали. Просыпайся.
Мой взгляд блуждает, пока не останавливается на одном месте: я снова у себя в комнате, с пятью незачеркнутыми кругами на стене и Луной в виде золотистого пятна в ногах кровати. Я резко хватаюсь за ключицу – крестик матери на месте. Дравик сидит у моей постели, сложив ладони на набалдашнике трости и поблескивая серыми глазами.
– Что ты сделала с Разрушителем Небес? – настойчиво спрашивает он. Беспокоится
