считал его за дебила. Но под влиянием монахов, с их заботой и благодаря сознанию важности своей работы он стал членом нашей семьи и ценным работником.
Я наливаю понемногу шардоне в их стаканчики и смотрю свой на свет.
– Первым делом посмотрите на вино. Оно мутное или ясное? Яркое как день или мерцающее как звезды? Цвет соломенный или золотой?
– Шардоне прозрачное, но ярко, как подсолнух, – говорит Луиза.
– Точно. – Я гляжу на мой стаканчик. – Такая интенсивность получилась из-за тех лишних недель, которые виноград был на лозе. Теперь давайте пробовать.
Они осторожно делают глоточек.
– Подержите вино на языке, – говорю я. – Вкус похож на запах? Как это вино ощущается во рту? Оно легкое или насыщенное? Шелковистое, мягкое или кисловатое, жесткое?
Мы пробуем пино нуар и менье и обсуждаем нюансы каждого винограда.
– Теперь самое интересное, – говорю я, поставив перед детьми три сорта. – Экспериментируйте с разными долями каждого вина, не забывая об их особенностях.
– Вдруг я ошибусь? – Луиза строит гримаску.
– Вино – это творение винодела, – говорю я. – Вот как картина – один и тот же предмет можно нарисовать по-разному, вариантов очень много. Конечно, каждому хочется сделать такое вино, которое нравится именно ему, вино на свой вкус.
Вскоре мы уходим в творческие поиски.
Луиза выбирает шардоне с небольшим добавлением красных вин. Дамá берет все три вина в равных частях.
Дамá пробует первым мой купаж, страшно кривит лицо и хватается за горло.
Луиза пробует и морщит носик.
– Слишком кислое, мамочка.
Что мне ждать от четырнадцатилетней девочки, которая любит французские пирожные?
Луиза пробует купаж Дамá.
– Вот это восхитительно.
Она права. Вино Дамá сбалансированное по вкусу, не слишком резкое и не скучное. Послевкусие оставляет желание попробовать еще, меня впечатляют тонкие нюансы и изысканность. У мальчишки явный талант. Вероятно, отсутствие у него слуха и речи, да еще и неполноценное зрение компенсируются более острым восприятием запаха и вкуса. Мне хочется поскорее рассказать об этом Анри.
* * *
Анри пытается обучить девиц из «Альгамбры» пользоваться укупорочной машиной, аккуратно наклеивать этикетки на бутылки, обертывать горлышко фольгой и упаковывать шампанское так, чтобы оно пережило долгую дорогу до Лондона.
Через две недели шампанское прибывает к нашему агенту, Адольфу Юбине. Я не сомневаюсь, что он в восторге, ведь это первое послевоенное шампанское, поэтому ликую, когда получаю письмо с лондонскими марками.
Я зову в контору Анри. Его щеки уже не такие впалые, да и цвет лица стал более здоровым.
– Письмо от месье Юбине. – Я протягиваю ему конверт. – Откройте его. Вы заслуживаете высших похвал, раз отправили этот груз при всех трудностях, которые были у вас с теми девицами.
Анри читает мне письмо: «Наш крупнейший клиент пожаловался, что шампанское плохо укупорено, и потребовал вернуть деньги. Качество неприемлемое. Я понимаю, что минувший год был тяжелым, но вы должны вернуться к стандартам, какие ожидают от вас клиенты».
Он роняет письмо на колени.
– Я подвел вас.
Я гляжу на девиц из «Альгамбры», работающих возле конторы.
– Они хоть чему-то учатся?
– Лишь некоторые, но большинство из них сразу уйдут, как только ситуация вернется к норме.
– Есть какие-то новости от Луи?
Анри качает головой.
– Я читал, что коммунары притащили на Монмартр двести пятьдесят пушек. Когда французская армия пыталась их отобрать, они казнили двух генералов.
– Анри, что случилось с французами? Неужели мы не можем жить без войны? Не успели выбраться из франко-прусской войны, как начали другую, с соотечественниками.
– Нам снова нужен сильный король, – говорит Васнье. – Дух революции надо обуздать.
– Значит, вы не одобряете коммунаров?
– Как их одобрять? Они выступают против французского правительства.
– Однако, судя по тому, что я читала, они борются за справедливые вещи: за права женщин, права детей, права рабочих.
– Вы говорите, как Луи.
– Простите, Анри, – с сарказмом возражаю я. – Просто я пытаюсь понять, почему он остался с коммунарами.
Анри хмурит брови.
– Когда мы отправились воевать с Пруссией, Луи только и говорил о своей красавице Люсиль и будущем ребенке. Он хотел купить маленький дом рядом с вами, чтобы вы могли помочь нянчиться с малышом.
Слеза течет по моей щеке, и он вытирает ее.
– Луи было трудно вернуться сюда, раз их уже нет в живых, – говорит Анри.
Я сжимаю его руку.
– Мне нужен свежий воздух. Я хочу съездить на виноградники и посмотреть, когда распустятся почки. – Снимаю с крючка накидку, и тут у меня появляется новая мысль. – Не хотите поехать со мной?
* * *
В мае генерал Франц подъезжает к моему дому в сопровождении двух офицеров. Вид у него импозантный: красный шерстяной мундир с золотыми эполетами и аксельбантами, золотой пояс на талии. Несколько больших Железных Крестов – золотой, черный и красный, на каждом выгравировано название выигранного сражения во франко-прусской войне: Туль, Бон-ла-Ролан, Божанси и осада Парижа. Он снимает остроконечный шлем и держит его в руке.
Я показываю на его медали.
– Как я вижу, вы достойно вознаграждены за ваши военные успехи. – Я не тружусь скрыть ехидный тон.
– Моя награда – возможность вернуться в мое герцогство Мекленбург-Шверин. Прежняя искра в его глазах скрыта под нависшими веками.
– Вы не хотите присесть? – Я предлагаю ему кожаное кресло эпохи Людовика XIV, но он отказывается.
– Мы не станем задерживаться, – отвечает он. – Нам предстоит десятидневный переход до Берлина, а если мы остановимся здесь, солдаты никуда отсюда не уедут. Им слишком хорошо в вашем прелестном городе.
– Тогда почему вы приехали? Вы что-то забыли в моем доме?
Он делает знак офицерам, чтобы те вышли.
– Я нашел нечто, что принадлежит вам, и хотел вернуть. – Его огромные усы прячут легкую улыбку.
– Что же это?
Анри Васнье сбегает вниз по лестнице.
– Все в порядке, мадам Поммери? – Он хмурит брови.
Солдаты встаскивают в дом Луи, на его избитом лице запеклась кровь, мундир разорван и грязный, ноги не держат тощее тело. Он стонет как безумный и скрипит зубами.
– Луи! – Я бросаюсь к нему, но генерал удерживает меня.
– Не прикасайтесь к нему, – говорит он. – У него воспаление мозга, менингит. Заразная болезнь. Половина коммунаров болеет ею.
– Что мы можем сделать? – Мои руки хотят обнять сына, смыть кровь с его измученного лица.
– Ничего. Вы можете только облегчить его последние дни.
– Где вы положите его, мадам? – спрашивает солдат.
– Анри, покажите им комнату напротив вашей.
Васнье ведет солдат по коридору.
– Но мы наверняка можем что-то сделать.
– Слишком поздно. – Генерал печально качает головой. – Мы везли коммунаров в Каледонию, а больных оставили умирать на кладбище. Я узнал вашего сына и подумал, что
