помолчал, глядя на нее. Потом сказал:
— Подумаешь, хищник… Очень миленький, кстати. Я тебя все равно люблю.
Она удивилась:
— Ну конечно. Я же твоя жена. С чего бы это тебе перестать?
Он засмеялся:
— Поля-Полюшка-Поленька, непостижимая моя.
***
Они подробно объяснили рыжему детине, замещавшему Горыча, где именно найти Федоровского, и он пообещал немедленно связаться с Сытоглоткой, чтобы передать им отщепенца.
— Федоровский, Федоровский, — нахмурился батюшка Леонид, а потом округлился глазами, ухватил Полю и Даню за локти и отволок их в сторонку.
— Федоровский, — прошептал он со значением, — мерзавец, поджегший Сытоглотку! Поленька, ты бы укусила его, что ли!
— Ч-ч-что? — поперхнулся Даня.
Поля обменялась с ним испуганным взглядом. Неужели ручные мунны старейшин уже донесли обо всем? Они совсем про них забыли в этой суматохе.
— Кровь богини Дары течет в этом гаденыше, — напомнил батюшка нетерпеливо. — А Даня говорил, что под знаком этой богини защита первой жрицы ослабевает. Ну да, немного по-упыриному, но кровь есть кровь, мощная сила. Понятно, что у Федоровского она седьмая вода на киселе и надолго эффекта не хватит, но хоть попробовать, а?
Его глаза полыхали религиозным фанатизмом.
Даня проворно обернулся к Поле.
— Мне просто жарко, — быстро сообщила она, — и, может, еще я чувствую себя более энергичной, чем обычно. Но это может быть из-за того… ты знаешь, из-за чего.
Данино лицо потускнело. Секундой раньше в нем было столько яркой надежды — на что? — а потом снова вернулось беспокойство.
— Ладно, — хмуро сказал он. — Поленька, если с тобой все хорошо, то поехали, пока старейшины не начали бить копытами. Кстати, — направляясь к автомобилю, спросил он, во все стороны излучая беззаботность, — батюшка, я давно хотел спросить: а где вы изволили прощелкать свою балалайку?
— Так оставил в Сытоглотке. Я ведь как подумал: на пепелище-то балалайка нужнее, а я уж как-нибудь, молитвами и верой.
— Вот ведь, сколько пакости может натворить один человек, — заметил Даня, наблюдая за тем, как старейшины теснятся, давая место молчаливому Акобе: внедорожник был просторным, но четверо мужчин с трудом помещались на заднем сиденье. — И чего этому Федоровскому для счастья не хватает?
— А знаете, многие потомки богини Дары плохо кончили, — задумчиво сказал батюшка. — Все исследователи сходятся в одном: такая наследственность скорее тяжелая ноша, чем благословение. Уж больно задириста, взбалмошна и и упряма была прародительница. Не ведая смущения и не думая о приличиях, бродила она по земле, забавляясь с людьми, как с игрушками.
Убедившись, что ее пассажиры наконец разместились, Поля вдавила педаль, рассеянно прислушиваясь к этому разговору. Бабушка — первая жрица — тоже решила позабавить себя, скрасить свои последние столетия колыбельными и сказками, а потом подарила кукле жизнь, но не дала ей свободы.
Закусив до боли губу, Поля набрала скорость, этот перевал она знала как свои пять пальцев, могла проехать по нему с закрытыми глазами, и слезы не мешали ей нестись вперед. Ей не нужна будет чужая кровь, чтобы забрать свое. Произошедшее сегодня — случайное, страшное — остро и резко напомнило о мечтах и желаниях, захвативших ее перед самой свадьбой. Она хотела жить, страдать и любить, но позабыла об этом, покинув пещеры.
А так хотелось — вспомнить.
***
Поля так разогналась, что перевал — вжух! — и закончился. Даня подавил нервную дрожь. Ну вот, он снова по эту сторону гор и совсем скоро вернется в город из янтаря и черного камня, а ведь обещал себе больше не ступать по его мостовым. К счастью, Полино превращение в волчицу и обратно вынуло из него всю душу, и чувства пока так целиком и не вернулись. У него просто не хватало сил на новые переживания.
На КПП Плоскогорья никого не ждали, поэтому машину встретили не сразу. Но вот из здания вышла женщина в форменном кителе, поспешила к ним.
— Привет, Женечка Петровна, — закричала Поля, высунувшись из окна.
— Что… что происходит? — та испуганно заглянула в салон, охнула, увидев, что он полон, и ее рука потянулась к рации на поясе.
— Смертоносные духи покинули перевал! — объявила Поля. — А это делегация из Верхогорья… Доложите Постельному, ладно?
Начался форменный переполох, сотрудники КПП забегали туда-сюда, кто-то при этом не убирал ладони с табельного оружия, кто-то безо всякой надобности натирал окна, кто-то глазел на прибывших во все глаза. Не прошло и получаса, как на просторную площадку влетел представительный кортеж из пяти черных автомобилей, и Александр Михайлович Постельный молодцевато выскочил наружу, не дожидаясь, пока перед ним распахнут дверь.
Начался протокольный церемониал, прямо на стоянке.
Поля и Даня держались в сторонке, пока старейшины раскланивались и представлялись. Однако когда пришло время рассаживаться по машинам, Постельный коротко кивнул им, безмолвно велев ехать с ним.
— Как папа? — спросил он, как только охрана слаженно хлопнула дверьми.
Александр Михайлович потянулся к бару и налил себе выпить. В просторном салоне с кожаной обивкой могло разместиться человек десять, не меньше.
— Хорошо ваш папа, — отозвался Даня мрачно, — велосипеды чинит. Вином нас угостил. Выглядит здоровым.
— Это радует, — Постельный опрокинул в себя коньяка и откинулся на спинку, вытянув ноги и прикрыв глаза. — Коротко. Что, шайны вас забери, происходит?
— Перевал снова открыт…
— Когда это случилось? — резко перебил его подручный по всем вопросам.
Даня хотел уже было что-то соврать, но Поля взяла и сказала правду:
— Несколько недель назад, Александр Михайлович.
— Понятно. А вы, стало быть, решили встать на сторону горцев? Диких, но благородных?
И снова Поля — да что же такое-то, кто из них тут признанный балабол — ответила раньше Дани:
— Мы всего лишь хотели дать Верхогорью возможность подготовиться.
— К чему, Поленька? — насмешливо спросил Постельный. — Что вы там себе вообразили? — и он зевнул.
Поля не дрогнула, и тут Даня понял: это была ее территория. Она хорошо знала Постельного и хорошо знала князя, они не вызывали в ней ни страха, ни волнения. Она разговаривала с ними на равных.
Впрочем, никто и ничто не вызывали в ней страха и волнения, да только…
И до него дошло: Поля перекинулась волчицей, когда Федоровский наставил на Даню обрез. Из-за него, ради него.
От этой мысли перехватило дыхание.
Не умея по-настоящему чувствовать, эта девочка вывернулась буквально наизнанку, чтобы защитить Даню. А он, идиот, страдал из-за того, что она недостаточно страстно ему отдается! Любовь, казалось, издевалась над Даней, каждый день меняясь и перечеркивая все, к чему он пришел накануне.
— Александр Михайлович, не валяйте дурака, — сказала меж тем Поля совершенно равнодушно. — Вы ведь прекрасно понимаете, что силы слишком неравны, чтобы речь шла о справедливых условиях.
