сильнее.
* * *
Роберта Коллинза только что избрали делегатом на предстоящее собрание в Джорджии. И в этот самый момент пришло сообщение от Уиллиса Хьюза, которое не хотелось никому показывать[559]. Еще меньше хотелось делиться с любопытными соседями второй телеграммой с предложением купить Крафтов. (Подобные предложения от людей типа Дж. Т. Стивенсона поступали обеим сторонам.) Если бы Коллинз назвал свою цену и Крафты согласились на это предложение, годы странствий на этом и закончились бы. Но для Коллинза, как и для Крафтов, цена их рабства – или свободы – была безмерна. На следующий день после телеграммы Коллинз писал бостонскому другу: «Мы предпочли бы деньги их возвращению. Мы не хотим, чтобы они снова были нашими рабами, и не хотим, чтобы им причиняли какой-то вред». Однако, по мнению Коллинза, это дело «важнее двадцати других» в силу «романтической истории» бегства и публичных выступлений, сделавших их широко известными на Севере и Юге[560].
«Нет дела более подходящего для проверки закона, – писал Коллинз. – Нет другого такого дела, столь затрагивающего сердца и умы общества. Истина в нем принесет стране столько же пользы, сколько и вреда». На кону стояло «само спасение Союза…»
«Если общество увидит, что граждане Севера добровольно и честно исполняют закон о беглых рабах, Юг будет удовлетворен, и среди наших граждан воцарится мир и покой. Но если закону будут чинить препятствия и его исполнение окажется невозможным, Союзу грозит страшная и неминуемая опасность».
«Ваша политика, – писал он позже, – ведет к освобождению тех, кто недостоин быть свободным. Это приведет к недовольству рабов, остающихся в рабстве, к созданию компаний освободившихся рабов во имя свободы остальных. Тем самым вы поощрите общества аболиционистов, партии свободной земли и ассоциации по защите беглецов»[561]. (И действительно, все это произошло.) Своему другу Коллинз писал, что готов продать Эллен «по справедливой цене», но лишь после того, как ее возвратят ему.
Только никто не собирался пассивно ожидать. 2 ноября 1850 года Коллинз обратился к тому, кто был способен подчинить Север воле Юга. Он написал письмо никому иному, как президенту Милларду Филлмору.
Неприятный долг[562]
Миллард Филлмор столкнулся с проблемами, каких еще полгода назад в бытность вице-президентом и представить не мог. В первое же лето в Белом доме после смерти президента Закарии Тейлора он не только оказался в центре серьезнейшего кризиса, но и столкнулся с пандемией: холерой. Тысячи жителей Вашингтона мучились диареей и боялись есть огурцы и ягоды – говорили, что именно они убили Тейлора, и их связывали с болезнью. Однако жара пошла на убыль, а вместе с ней и эпидемия. А политическая лихорадка лишь накаляла отношения между Югом и Севером, и новый президент был не в силах сдержать противников.
Житель Нью-Йорка, избранный вице-президентом, чтобы уравновесить рабовладельца Тейлора, Филлмор был ненавистен южанам с самого начала. Через четыре месяца президентства тринадцатый руководитель Соединенных Штатов подвергался острейшей критике со всех сторон. И виной тому был Компромисс, который он превратил в закон. Чарльз Самнер говорил о Филлморе: «Лучше было бы, если бы он никогда не рождался. Для его памяти и доброго имени его детей лучше, чтобы он никогда не становился президентом!»[563] Были и такие, кто желал ему смерти. Угрозы по почте поступали и с Севера, и с Юга. Письма были испещрены изображениями костей и черепов.
На Севере его считали «слабаком», мягким и уступчивым[564]. Новый закон о беглых рабах вызвал протесты на всем Севере: в Филадельфии схваченного беглеца выкрали из тюрьмы, а в Бостоне их вообще не удалось схватить. Экстремисты на Юге громко требовали отделения. Новое собрание должно было пройти в Нэшвилле, и там балом правили ястребы. В Чарльстоне заговорили о захвате федерального форта – предвестие события, ставшего поводом к началу гражданской войны.
Однако Филлмор был человеком более твердым, чем можно было подумать по его мягкой внешности. Тот, кто хорошо его знал, вспоминал: «За этим улыбающимся лицом и вежливыми манерами скрывался мир страсти и силы, подобный огню в топке огромного корабля, стоящего у берега и готового выйти в море»[565]. Новый президент был готов исполнить Компромисс и закон о беглых рабах. Во имя исполнения «неприятного долга» высшего класса, по выражению старого наставника и нового госсекретаря Дэниела Уэбстера, Филлмор собирался при необходимости использовать военную силу.
Весной в Бостоне в окружении множества сторонников Уэбстер провозгласил: «Любой может исполнить приятный долг… Но не каждый человек способен исполнить долг неприятный»[566]. Вопрос в том, готов ли Массачусетс – и Америка – исполнять принятые на себя обязательства. Теперь он стоял перед Филлмором и Уэбстером, и в начале ноября они дали ответ. На следующий день после письма Роберта Коллинза газеты стали печатать поразительные новости, что в порт Бостона введены войска.
«ПРЕЗИДЕНТ И БЕСПОРЯДКИ ИЗ-ЗА ЗАКОНА О БЕГЛЫХ РАБАХ», – гласил заголовок одной вашингтонской газеты: «Осведомленные источники сообщают, что в субботу президент Филлмор отдал приказ о немедленной концентрации всех вооруженных сил артиллерии и пехоты Соединенных Штатов в бостонской гавани»[567]. Газета Baltimore Sun раскрывала детали: войскам, расположенным в Мэне, Мэриленде и Вирджинии, отдан приказ прибыть в Бостон и разместиться в Форт-Индепенденс, менее чем в 6 километрах от дома Теодора Паркера, где продолжали скрываться Уильям и Эллен.
Была ли это правда или слухи, как утверждали позже другие газеты? В последующие дни газета Washington Republic, близкая к президенту, яростно отвергала все обвинения (слишком поздно, как заметили другие газеты), но, судя по письму Дэниела Уэбстера Филлмору, приказ все же имел место быть. 5 ноября Уэбстер писал: «Я вижу размещение войск в этом квартале, что очень хорошо, но не думаю, что понадобятся»[568].
К тому времени, когда Уэбстер вернулся в Бостон, главные события, приведшие к бегству южан, уже произошли. Город успокоился, о чем госсекретарь с радостью сообщил президенту. Уэбстер полагал, что город не будет сопротивляться аресту беглецов, а если это и произойдет, сотни молодых людей «немедленно» придут на помощь маршалу.
Если потребуются иные меры, госсекретарь считал, что нужно действовать спокойно и быстро. «Поскольку наш народ весьма недоброжелательно относится к применению военной силы, – писал он, – я склонен считать, что не стоит говорить об этом заранее».
Филлмор и Уэбстер уже начали обсуждать более практичные вопросы. Следует ли использовать для содержания беглецов корабли? Филлмор считал это излишним: маршал уже подготовил временные тюрьмы. Президент, как и все, думал, как поместить Крафтов в заключение и вернуть
