святилищу. Грегория молилась вслух, и ее слова принимали форму голубых конусов, улыбающихся ящериц и огромных листов бумаги, которые танцевали перед глазами Изабель… «Он убил Николаса, обманул меня… Росас обманул меня».
Позже Грегория рассказала, что Изабель неожиданно остановилась и испуганно на нее взглянула. Ее колени были разбиты в кровь, красное платье порвано, а черные локоны посерели от пыли. Солнце садилось, и его последний багряный свет мрачными отблесками ложился на красный шелк.
– Пусть Бог меня осудит, но я хочу вновь увидеть Франсиско Росаса! – крикнула она и, развернувшись, побежала вниз.
Ее голос сотряс холм и долетел до ворот Икстепека. Из глаз летели искры, от бури черных локонов поднимались пыльные вихри. Одержимая желанием найти своего любимого, Изабель Монкада заблудилась. Грегория нашла ее у подножия холма. Девушка превратилась в камень. Старуха испуганно перекрестилась. Что-то говорило ей, что Изабель не желала спасения, Росас завладел ею целиком и полностью. Грегория подошла к проклятому камню и обратилась к Богу с просьбой о милосердии. Всю ночь она толкала камень вверх по склону, чтобы оставить его среди других грешников у ног Девы Марии – в знак того, что человек любит свои грехи. Затем старуха вернулась в Икстепек, чтобы поведать о случившемся.
После полуночи Хуан Кариньо вышел из тюрьмы и прошел по городу. Он не хотел принимать свободу, пока не убедится, что никто не бродит по моим улицам. Не хотел, чтобы его видели в рясе. Это стало бы оскорблением его убитых друзей. Стук дверного молотка испугал проституток. Они почти забыли о его существовании.
– Кто здесь? – настороженно спросили из-за двери
– Тот, кто здесь был, – ответил сумасшедший, думая, что он стал привидением.
XVI
Прошло несколько недель, а за ними несколько месяцев, и, подобно Хуану Кариньо, мы больше уже не были самими собой. Генерал Франсиско Росас тоже перестал быть тем, кем когда-то был. Пьяный и небритый, он больше никого не преследовал. Однажды после обеда он уехал на военном поезде вместе со своими солдатами и адъютантами, и больше мы о нем не слышали. Пришли другие военные, чтобы отнять у Родольфито земли и повесить других приговоренных на тех же самых деревьях, но никто больше не придумывал праздник, чтобы спасти друзей. Иногда приезжие не понимают моей пыльной усталости, возможно, потому что никто не помнит о семье Монкада. Сохранился только камень, как память о моих страданиях и о трагическом завершении праздника у Кармен Б. де Арриета. Грегория оставила на нем надпись, которую я сейчас читаю. Слова точно погасшие фейерверки.
«Я, Изабель Монкада, дочь Мартина Монкада и Аны Куэтары де Монкада, родилась в городе Икстепеке первого декабря 1907 года. В камень я превратилась пятого октября 1927 года, пред испуганным взором Грегории Хуарес. Я причинила несчастье своим родителям и смерть моим братьям, Хуану и Николасу. Когда я пришла просить Деву Марию излечить меня от безумной любви к генералу Франсиско Росасу, который убил моих братьев, я передумала и предпочла любовь к человеку, который погубил меня и мою семью. Я буду здесь наедине со своей любовью, как воспоминание о грядущем, на веки веков».
За пределами Икстепека
Латиноамериканский день
«Я здесь. Сижу на камне, который кажется вполне обычным. И только памяти моей ведомо, что он в себе таит» – так начинает свой рассказ Икстепек, город, который говорит, будучи камнем, но который таковым на самом деле не является. Погружаясь в каменную твердь, погружаясь в свою собственную память, он ведет рассказ о своем народе, который и есть он сам. Хотя Икстепек – город, он одновременно и больше, и меньше, чем город, и вообще нечто другое. И, возможно, именно поэтому голос рассказчика перескакивает с «я» на «мы» и обратно.
«С этих высот я обозреваю себя, – говорит Икстепек, – огромного, распростертого в иссохшей долине», и именно с этой высоты он ведет свое повествование, с высоты собственной памяти. Такая точка наблюдения позволяет нам видеть происходящее в ретроспективе, с высоты птичьего полета, как будто то, что ушло в прошлое, можно увидеть сверху, рассказать о событиях, которые завершились. Или когда они умерли, мог бы сказать Икстепек, который ненавидит это созерцание себя в событиях времени: «Вот бы совсем не иметь памяти или стать милосердной пылью, дабы избежать проклятия видеть себя». Но он не забывает и не превращается в пыль, это с ним делают другие: его народ, его люди. Об этом он нам и рассказывает: о тех, кого он называет «мы» и кто есть также он сам, Икстепек; о чужаках, тех, кто не принадлежит ни одному городу, хотя ими управляют. О тех, кого ни один город не захотел бы назвать своими.
С кажущегося камня, из вечного дня говорит с нами Икстепек: из дня предательства, дня трагедии. Потому что роман Элены Гарро, первый роман этой выдающейся мексиканской писательницы, одной из величайших в испаноязычном пространстве XX века, амбициозен, он хочет многого. И многое может. Гарро назвала его «Воспоминания о будущем», и роман именно об этом: о форме, которую в Икстепеке, созданном воображением автора, принял один день, вечный день в Латинской Америке. «Воспоминания о будущем» – это и есть латиномериканский день.
Я был так несчастен тогда, что часы для меня сливались в однообразную массу, а память превращалась в ощущения. Несчастье, как и физическая боль, уравнивает минуты. Все дни становятся одним и тем же днем, действия – одним и тем же действием, а люди – одним человеком. Мир теряет разнообразие, свет исчезает, чудеса отменяются. Инерция тех повторявшихся дней сдерживала меня, заставляя наблюдать за бесполезным бегом времени и ожидать чуда, которое все никак не происходило. Будущее было повторением прошлого. Неподвижный, позволял я жажде точить каждый мой уголок. Чтобы разбить окаменевшие дни, у меня оставался лишь тщетный мираж насилия, и жестокость свирепствовала над женщинами, уличными псами и индейцами. Мы будто жили в трагедии, в застывшем времени, где все герои гибнут, пойманные в ловушку момента. Напрасно совершали они все более и более кровавые деяния. Мы отменили время.
Икстепек, наш Фуэнте Овехуна [11], – метис, индеец, латиноамериканец, рассказывает именно об этом – о времени, которое отменили. О времени, которое теряется, останавливается в теле каждой поруганной женщины, каждого уличного пса, каждого индейца – сегодня мы могли бы добавить в этот список джунгли, леса, насекомых, любых животных – тела`, которые, хотя время течет в них кровью, могут даже не иметь имени. Они неважны, но по их жилам, как
