я буквально чувствую, как оживают старые нейронные связи в мозгу. Самые крепкие, самые сильные.
Я снова на крючке у голода. Как я могла попасться? Да, да, я читаю Фейрбёрна[17], да, я верю, что можно вылечиться, но есть я не буду. Да, я буду лечиться, но не буду есть. Я знаю, что это говорит больной голос. Что я научилась делать мастерски, так это различать больной и здоровый голоса. Могу гордиться, хотя от этого пока не так уж и много толка. Я хочу, чтобы этот голос замолчал. Я не хочу, чтобы он замолчал.
Мелькает мысль, что, возможно, ещё рано выбрасывать свои крохотные, детского размера вещи, которые я уже год как сложила на верхнюю полку шкафа, до которой не могу дотянуться. Возможно, они мне ещё пригодятся, и я представляю, как смогу надеть короткую юбку в стиле японской школьницы. Как смогу снова сомкнуть пальцы одной руки на своём предплечье. Как помолвочное кольцо будет соскальзывать с пальца.
Нельзя сказать, что болезнь стагнирует. День ото дня она преподносит всё новые сюрпризы. Ещё в начале лечения доктор спрашивал, использую ли я охлаждение в качестве компенсаторной стратегии. Я тогда даже не сразу поняла, о чём он говорит.
– Провоцируете замерзание, чтобы потратить больше калорий? – пояснил он.
Я с удивлением отвечала, что, конечно, нет – это дичь какая-то, я до такого ещё не дошла. Я не так безнадёжна. Но сейчас, в том состоянии, которое благодаря стабильно закрепившемуся индексу массы тела принято называть ремиссией, я делаю это. Я намеренно мёрзну и радуюсь, что сжигаю больше калорий. Открываю настежь балкон. Не достаю зимнюю одежду. И, выходя на улицу, надеваю под тонкое пальто одну только лёгкую футболку.
* * *
Я рада, что он не умеет планировать своё время и часто опаздывает. Я не захожу в метро, чтобы погреться, – я стою ночью на холоде, пишу в заметках и считаю, сколько экстракалорий могу потратить. Не помню, когда в последний раз я была так безраздельно счастлива. И это просто от холода, а какое счастье откроется мне, стоит только ограничить рацион? Конечно, я уже не помню, когда я его не ограничивала, но меня не покидает чувство, что я ем больше, чем могла бы. Мысль, которая постоянно крутится в голове: «Ты ешь, а могла бы не есть».
Я почти год в ремиссии – жду, когда уже смогу быть счастливой без Аны, но этого не происходит. Не перещёлкивает. Я ждала очень много от анорексии, но ещё больше ждала от здоровой жизни. А она этого не даёт и не может дать – надо брать это самой.
Здоровая жизнь – это сплошная головная боль. Но я улыбаюсь, зная, что мне всегда есть куда вернуться. Как бы ни было плохо, знаю, что во мне таится источник счастья и я всегда могу припасть к нему. Я возвращаю себя к этой мысли, когда мне тревожно, и мне становится спокойнее. Я знаю, чего хочу. Я хочу обратно в этот ад. И я знаю, что делать.
Он снова опаздывает. Я снова стою на улице возле метро и пытаюсь представить, сколько калорий сожгу прямо сейчас от холода. Представляю, как падаю в обморок. Я стою, опустив голову, смотрю вниз и улыбаюсь себе в воротник, как будто я одна владею тайным сокровищем.
Во мне столько энергии, но не созидательной, а нервной, угловатой, и я не знаю, как её выплеснуть. Я хожу взад-вперёд и кусаю себя за руку. Кажется, меня снова затягивает в рецидив. Я устала притворяться.
Какие ещё хитрости придумает мозг? Он находит так много поводов для радости. С энтузиазмом я езжу на лекции в институт, но не потому, что хочу учиться, и не потому, что материал мне особенно интересен, а потому, что сожгу больше, больше, больше калорий, делая две пересадки на метро, спускаясь и поднимаясь по подземным переходам, чем если бы не поехала. Говорят ещё, что мы тратим много калорий на умственную деятельность. Я не очень в это верю, потому что если бы это было правдой, то я бы уже давно была тростинкой и могла бы есть столько, сколько хочу.
А вот в то, что мы тратим больше калорий, поднимаясь по лестницам, я верю. Сегодня я радуюсь, что лекция не на третьем этаже, как обычно, а на пятом. Я сожгу больше калорий. Я использую перерыв между парами, чтобы лишний раз спуститься и подняться по лестницам.
Я никогда не сажусь в метро по этой же причине: когда стоишь, тратится больше калорий, чем когда сидишь. И больше, когда идёшь, чем когда стоишь, поэтому на эскалаторах я всегда хожу.
Я боялась, что забуду, как добираться до клиники – где делать пересадку, на какой автобус садиться, но всю дорогу ноги сами вели меня, пока я не оказалась перед пунктом пропуска и охранник не спросил, куда я иду. Возмущению моему не было предела – это он здесь наёмный работник, а я иду к себе домой.
Внутри клиники ничего не изменилось. Так же чисто и много знакомых лиц. Знакомое лицо – это радость. Я расплываюсь в улыбке и здороваюсь со всеми специалистами – они выходят из кабинета с табличкой «Патопсихологическая лаборатория».
– Как ваши дела? – спрашивает одна из психологов, которая знает меня ещё со стационара.
Я неопределённо верчу рукой в воздухе.
– Вы уже написали вторую книгу?
– Нет, ещё пишу. А вы читали первую?
– Нет, первую не прочитала – мне больше интересна вторая.
Да, отчасти поэтому я здесь и сижу – вторая книга тянет меня в болезнь. Это не стало для меня неожиданностью. Я знала, что процесс работы над книгой станет спусковым крючком к обострению моего расстройства. Я буду углубляться в болезнь и всё больше ощущать, что мне её не хватает. Накатывали приступы ностальгии. Меня влекло туда, где всё было знакомо. И я относилась к этому легкомысленно.
* * *
– Нет, никогда не думал, что у тебя есть ещё какое-то расстройство. У тебя анорексия, как по учебнику, – отвечает мой доктор.
О, дайте мне почитать этот учебник! Я не удивлена и не разочарована – мне такое уже говорили. Я представляю его – молодого врача, как он открывает учебник по расстройствам пищевого поведения и читает там про мой случай. Подчёркивает какие-то предложения карандашом. Мне нравится, что он признает мой случай типичным, можно сказать каноническим – это дорогого стоит. Я
