и сама слышу, что говорю до смешного, как по написанному.
– Болезнь для тебя как подруга? – спрашивает доктор.
– Да. – Улыбаюсь. – Любой человек может тебя бросить, а анорексия никогда не бросит. Она всегда со мной.
– Давай ещё раз. – Он откидывается на спинку стула. – Что тебе даёт анорексия и что даёт здоровье?
Я говорю почти шёпотом:
– Анорексия даёт мне погрузиться в себя. Я настолько глубоко ухожу в себя, что всё остальное за пределами моего тела становится неважным.
– То есть получается, что она ничего не даёт, – только отнимает?
– Получается, что так.
– А здоровье?
– Здоровье возвращает меня миру. Делает меня человеком.
– А сейчас ты не человек?
– Ну, скорее получеловек.
– Хорошо, что не уберменш[18], – говорит он и улыбается в бороду.
Нет, доктор, уберменш – это вы. Такой умный, мудрый, великодушный и всемогущий.
– В каких ситуациях тебя начинает затягивать болезнь?
Я молчу. Я сомневаюсь, стоит ли мне говорить правду, но в лечении нет смысла, если не быть до конца откровенной с врачами. Тебе помогут только тогда, когда ты будешь говорить честно и открыто. Но где должна пролегать эта граница честности? Должна ли я сказать, что меня затягивает прямо сейчас? Должна ли я сказать, что голос болезни звучит намного громче, чем голос здоровья? Конечно. Конечно, но мне не хочется расстраивать доктора – он уже второй год бьётся со мной.
– Не знаешь?
– Хочется сказать, что во всех, – тихо отвечаю я.
– Во всех, – повторяет он. – Как ты себя ограничиваешь – порции или рацион продуктов?
– Рацион.
– Что ты не ешь?
Вопрос-тупик, потому что мне проще сказать, что я ем, чем то, что я не ем.
– Питаюсь беспорядочно. В последнее время ем один раз в день утром, много.
– А потом больше не ешь, потому что за один раз съела много?
– Да.
– А как надо?
– Через три часа, несмотря ни на что.
Я отвечаю быстро – заученный план питания отскакивает от зубов.
– Ну вот, знаешь же. – Он улыбается. – Я не буду больше тебя так надолго отпускать.
Он назначил следующий приём через две недели и выписал рецепт.
«Какая ты глупая, Соня, какая дура. Ну что ты делаешь? Не стыдно тебе? На что ты надеешься? Ты выглядишь смешно», – отчитываю я себя, выйдя из клиники.
Чувствую лёгкий голод и думаю: «Сегодня я есть не планировала, но приду домой и поем ради него». Доктор мог бы гордиться мной, но я сразу ловлю себя: если и есть, то ради себя, а не ради кого-то. Тут же становится грустно, прибивает к земле, крылья опускаются – есть ради себя не так приятно и не так интересно, как ради кого-то.
Кажется, я начинаю повторяться в этой книге – иду по кругу: рецидив, ремиссия, рецидив. Но в этом и есть вся суть болезни. Крутиться на повторе. Как крутится у меня в голове одна и та же песня про анорексию. Исполняет Алина Фея на мотив песни про любовь, у которой села батарейка. «Не можешь булочку съесть, не можешь тортик скушать». Её голос проникает в душу, разрывает сердце. Я плачу каждый раз, когда слышу эту песню, записанную, судя по звуку, какой-то девочкой-подростком у себя дома под гитару.
Romantic
Погрузиться в размышления о романтических отношениях очень просто и довольно приятно, но я сопротивляюсь. Хочу думать только про мою болезнь, о которой он ничего не знает, даже представить себе не может.
– Ты весила 28 килограммов? Как такое возможно? – спрашивает он.
– Да, я весила 28 килограммов. – У меня на лице появляется мечтательная улыбка, и я рассказываю ему, как тяжело и долго сбрасывала тридцать килограммов, а потом набрала их обратно за месяц. Причудливое напыщенное себялюбие.
Я готова кричать, когда он предлагает заполнить холодильник продуктами, чтобы там было много всего и с запасом. Меня захлёстывает волна гнева. Мои эмоции были бы оправданны, если бы я хотя бы была худой, но я остаюсь безнадёжно жирной.
Я сравниваю. Когда я с ним, всё вроде бы нормально, но стоит мелькнуть одной мысли о том, что я снова могу быть худой, всего лишь одной маленькой мысли, что, если сегодня я больше не буду есть, завтра весы покажут цифру меньше, я начинаю тяготиться его присутствием. Злюсь на него. Злюсь, что он не даёт мне того, что даёт анорексия. Он не виноват, у него слишком сильный соперник, то есть соперница.
Хотя в чём же проблема? Он не заставляет меня есть, и с ним я, возможно, съем меньше, чем если бы была одна. Когда мы вместе, я не ем с большим удовольствием, а если и ем, то мне проще остановиться и не переедать.
Я грущу, что не могу из этого выбраться, и одновременно счастлива, что свободна от простых человеческих чувств и эмоций. Считаю себя особенной. Но стоит этой мысли возникнуть, я снова впадаю в уныние: какая же ты дура, Соня. Каждая девочка хочет быть худой и чуть ли не у каждой второй можно диагностировать РПП. Появляется всё больше случаев, когда РПП развивается у девочек дошкольного и младшего школьного возраста.
Может быть, если бы он больше обо мне заботился – дарил бы дорогие подарки, развлекал меня, водил в рестораны, театры, кино, возил в путешествия, я бы больше чувствовала себя особенной с ним и меньше тосковала по анорексии? Мне хочется думать, что так и было бы, ведь как приятно генерировать злость на другого, когда ты недоволен своей жизнью.
Он говорит много красивых слов, но от этого я злюсь ещё яростнее. Слова предполагают, что я должна быть от них в восторге. К сожалению, слова только подчёркивают то, что он не делает. Слова ставят меня в неудобное положение.
Я люблю говорить о какой-нибудь ерунде, но громкие слова… они ведь ужасны, правда? Вы об этом не думали? Громкие слова вызывают недоумение: что ему от меня надо? Или дело в моём недоверии миру и в том, что, по Фрейду, я застряла на оральной стадии развития личности?
Он сказал:
– Если ты не будешь есть, я знаю, как с этим бороться.
Я сделала паузу, чтобы продлить этот волнующий – неужели сейчас я узнаю, как победить мою болезнь – момент.
– Как?
– Очень просто. Я тоже не буду есть.
Я чувствую, как мои брови ползут вверх. Меня так обескуражил этот наивный шантаж, что я даже не знала, смеяться мне или с размаха запустить чашку в стену,
