невозможно поверить… — наконец произнес он. — По-вашему, все заварилось из-за желания каких-то особ сменить законную власть Богом избранного помазанника Николая… Заменить его другим Романовым — великим князем Николаевичем… И для этого кто-то решился естественное беспокойство государыни за благополучие детей выдать за тайный сговор с врагами России… Но, Павел Алексеевич, это же заговор, государственный переворот! И в нем, выходит, участвовали все, с кем я имел несчастье встречаться по долгу службы, — Болховитинов, Пустовойтенко, Дитерихс… Даже ближайшие государю люди — Воейков, Спиридович, министр Двора Фредерикс… Это же не просто заговор, а «заговор генералов»! Вы действительно уверены, что все это имело место быть на самом деле?
Истомин испытующе глянул на ротмистра.
— Не стоило, Алексей Николаевич, перечислять имен, — произнес он, помолчав. — Мы никогда не узнаем, кто из них действовал по убеждению, кто по недоумию, а кто — как и я — исполняя приказы… Важно одно — будьте осторожны!
— Но вы же сами получали приказы! Чьи?
Истомин, сморщив лицо, укоризненно покачал головой:
— А это, любезный Алексей Николаевич, не для нашего разговора. Сейчас я лишь хочу предупредить вас об опасности…
Что-то резануло по сердцу Листка. Медленно, сквозь зубы он процедил:
— И что я должен делать с этим… предупреждением?
Голова его тяжело повернулась в сторону сидящего рядом полковника.
— В пору общих для нас испытаний моим единственным желанием было верно служить Отчизне, исполнять свой долг… Следовал приказам, от кого бы они ни исходили — от вас ли, других… И теперь именно по этой причине мне угрожает опасность, о которой вы меня предупреждаете? Опасность, которая грозит мне и здесь, под носом Русской миссии, которая и посылала меня в Цюрих, и даже на Родине? Или русская секретная служба уже вычеркнула ротмистра Листка со списков и не способна его защитить?
Истомин, все это время внимательно смотревший на ротмистра, отвел взгляд на противоположный берег. Прошла минута, прежде чем он заговорил:
— Мне понятны, Алексей Николаевич, ваши упреки. Они справедливы. Но многого вы еще не знаете… Думаю, Русской миссии в Межсоюзнической секции скоро придет конец. Болтуны из Временного правительства доведут ее до краха, как, впрочем, и всю Россию. Уже сейчас в моем ведомстве некому верить! Мы погрязли в идиотских проверках и мнимых разоблачениях, секретную переписку вскрывают, как рождественские открытки. В конце концов дело дойдет и до прекращения финансирования агентов!
Он мрачно помолчал.
— Так что, Алексей Николаевич, Русская миссия не долго будет вам прикрытием… Что же касается французов, то худой союзник им как пятое колесо! За мной уже установлена слежка Сюрте Женераль, и не исключаю, что все закончится обвинением в шпионаже в пользу Германии. Так-то, ротмистр Листок!
Истомин вновь посмотрел на Листка:
— И все же я желал встречи не для того, чтобы отречься от вас. Кое-что все же намерен предложить. Во-первых, сделаю все, чтобы ваш отчет не достался никому. В случае закрытия миссии все имеющиеся документы по деятельности русской зарубежной службы будут сданы в архив французского Военного министерства с возможностью их изъятия только мной или моим заместителем. С последним, кстати, вы уже имели честь беседовать по приезде в Париж… А во-вторых… Во-вторых, я готов предпринять все, чтобы вы исчезли и для агентов Вильгельма, и для русских интриганов. Вы будете уволены по ранению, снабжены необходимыми документами и обеспечены достаточными средствами, чтобы раствориться в любой союзной державе. Безусловно, если на то будет ваше согласие…
Листок молчал. Однако не предложение руководителя русской зарубежной разведки заставило его задуматься — свою судьбу он уже определил. В горьких словах Истомина он услышал то, что еще вчера казалось немыслимым: Россия рухнула, и под ее обломками подминается и уродуется все, что казалось незыблемым и вечным, — многовековая история, государственный уклад, моральные ценности, преданные Отечеству люди, как сам граф…
— И что же вы… Коль все пойдет прахом? — почти прошептал он.
Истомин с изумлением взглянул на него.
— Я-то? — Он усмехнулся. — Буду сражаться до конца… Пока не размажут. Но в Россию не вернусь — посмешищем для свиней быть не намерен!
Они помолчали.
— А что решаете вы? — спросил Истомин.
— Сражаться до конца — по вашему примеру… Признателен за желание помочь, но честь моя не запятнана, вины за собой не чувствую, да, признаться, не верю в непорядочность тех, кому верил. Так что прошу об одном — верните в Россию, туда, откуда прибыл, — на Юго-Западный фронт! Без увольнения, без новых паспортов и «достаточных средств», и — "Взвейтесь, соколы, орлами! — будь что будет!
Глаза их встретились; в очах Истомина он вдруг заметил странный блеск.
Полковник поднялся, заставив подняться и ротмистра, рука его скользнула в карман пальто.
— Он ваш! — сказал, извлекая сверток.
— Что это?
— «Эдельвейс»… Отныне хранитель тайны императорской броши — вы!
И он обнял — размашисто, крепко, как близкого друга. Горячо прошептал:
— Спасибо!
Вдоль бесконечной каменной набережной несла свои воды древняя Сена; напротив, в лучах заходящего солнца, дремал величественный Лувр; под аркой моста Каррузель мелькали в дымке неясные силуэты людей, а он — с крепко сжатым в руке «эдельвейсом» — долго еще смотрел вослед удалявшемуся в неизвестность русскому графу…
Примечания
1
Из книги воспоминаний П. А. Игнатьева «Моя миссия в Париже».
2
Во время битвы на Марне, в ночь с 7 на 8 сентября 1914 г., на реквизированных парижских такси этой марки на фронт было перевезено 5 батальонов пехотной бригады, что решило исход сражения в пользу Франции.
3
Момент… (фр.)
4
Пожалуйста, мсье! Я провожу вас к столу (фр.).
5
Мсье (фр.).
6
Пить (фр.).
7
Пока только бордо… (фр.)
8
Я жду друга (фр.).
9
Второе (разведывательное) управление Генштаба сухопутных войск Франции в годы Первой мировой войны.
10
Ваше бордо, мсье! (фр.)
11
Из книги воспоминаний П. А. Игнатьева «Моя миссия в Париже».
12
Николаи Вальтер — полковник, в годы Первой мировой войны руководитель немецкой военной разведки, начальник отдела
