М. Кром, Ю. А. Лайус, В. В. Лапин, А. И. Миллер, А. Пинский, Н. Д. Потапова, П. А. Рогозный, Ю. А. Сафронова, А. Т. Урушадзе, О. Хархордин, – ваши строгие лица были перед моими глазами, когда я работала над книгой. Хочу отдельно поблагодарить Н. Д. Потапову за ее внимательное и благожелательное чтение отдельных глав этой книги и за интеллектуальную щедрость.
Работа над этим долгосрочным проектом на начальных стадиях шла в Wissenschaftskolleg zu Berlin и в Принстоне. Общение с встреченными там коллегами Даниэлем Шонфлюгом, Майклом Гордином, Эрикой Майлам, Юрием Слезкиным, Сергеем Ушакиным, Ильей Виницким, Джонатаном Шинаном, Наташей Уитли, Джереми Аделманом, Йоханной и Мартином фон Коппенфельс, Барбарой Уэлке, Михаилом Долбиловым и Ричардом Уортманом было очень полезно для фокусировки моего исследования. Елена Ивановна Исаевич оказала неоценимую помощь в реализации этого проекта.
Сотрудничество с книжной серией «Интеллектуальная история» издательства «Новое литературное обозрение» было для меня праздником. Содержательное участие Михаила Велижева дало этой монографии очень много. Я особенно признательна Михаилу за то, что научным редактором текста стал К. Г. Боленко, работа с которым оказалась очень важным профессиональным диалогом, существенно обогатившим текст. А. А. Лухнева, В. С. Парсамов, Д. Ю. Полдников и Д. В. Руднев чрезвычайно помогли мне на этапе завершения рукописи, за что я их сердечно благодарю и очень надеюсь продолжить сотрудничество с ними в будущем. Галина Рулева оказала большую помощь в работе с корректурой.
Все возможные неточности, ошибки и заблуждения, естественно, на моей совести.
Часть I
От «судебной части» к «судебной власти»
Глава 1
«Образ законодательства»: законность самодержавного порядка и беззакония «судебной части»
Историю Судебной реформы 1864 года нельзя представить без двух событий, произошедших одновременно за тридцать лет до нее – в 1835-м[41]. Это открытие Училища правоведения и введение в действие Свода законов Российской империи[42]. Создание Свода и открытие Училища стали возможны благодаря объединению усилий императора Николая I и выдающегося государственного деятеля М. М. Сперанского. Их совместная работа была направлена на удовлетворение давних государственных нужд, обозначившихся в правление Петра I и в той или иной степени занимавших его и всех последующих государей. Первое – отсутствие ясной системы законов. Второе – дефицит квалифицированных судебных кадров. Как писал один из первых исследователей Судебной реформы известный криминолог, выпускник Училища правоведения И. Г. Щегловитов, «мало сделать известными законы; нужно было подготовить деятелей, которые сумели бы приводить их честно и нелицеприятно в исполнение и наметить впоследствии способы их усовершенствования»[43].
В приведенных словах Щегловитова проглядывает главное, что сделало будущую Судебную реформу возможной, – изменение представлений российской просвещенной публики о себе как о «деятелях», которые должны усовершенствовать государство. То, что Великие реформы не могли состояться без людей нового типа, – тема, которую уже давно разрабатывают исследователи. Начиная с масштабного библиографического труда под редакцией П. А. Зайончковского, создавшего основу для дальнейших разысканий У. Линкольна, Р. Уортмана, И. В. Ружицкой и других[44], историки много сделали, чтобы изучить тип «просвещенного деятеля» на государственной службе середины XIX века. Чиновники нового типа стремились соотнести собственные нравственные идеалы и служебные обязанности.
Интересным образом этические приоритеты государственной службы стали значимой частью проекта «усиления законности» николаевского царствия. В чем заключалась внутренняя логика соединения морали и законности? Ответ на этот вопрос позволит нам понять движущую силу, подготовившую Судебную реформу в следующем царствовании. В ее поисках мы обратимся вначале к самим Сперанскому и Николаю I.
Государь и народ: образ гражданского законодательства
Из всего богатого наследия М. М. Сперанского, архитектора николаевской системы законности, необходимо выделить один малоизвестный рукописный документ[45]. Помощник Сперанского К. Г. Репинский, в фонде которого сохранилась эта записка, относил ее к ссыльным годам жизни своего патрона. Он осторожно предполагал, что «это были планы во время управления или Пензенской губерниею (1816–1818 г.), или Сибирью (1819–1821)»[46]. Записка-черновик оставалась обойденной вниманием исследователей из-за ее незавершенности. Но именно черновой характер делает этот документ особенно интересным. В нем «золотое перо» русской бюрократии откровенно высказал тревожащие его мысли о ключевой проблеме государственного устройства Российской империи – о преобладании военного начала над гражданским, приказа над законом.
Прямота влиятельного сановника, возможно, была следствием крутого поворота в его жизни после внезапной опалы в 1812 году, связанной с подозрением в измене Отечеству. Отосланный из столицы сначала в Нижний Новгород, затем в Пензу, а потом в Сибирь, Сперанский обозревал свой опыт в высших сферах столичного управления и реалии окружавшей его провинциальной жизни и приходил к выводу, что
Россия есть и всегда была государство военное. Гражданские ее установления суть средства, а не цель ее бытия. Они не имеют самостоятельности ни в людях, ни в законах, ни в учреждениях, ни в воспитании, ни в образе мыслей. Начала ее управления всегда были совершенно военные. Все и всегда управлялось дневными (sic. – Т. Б.) приказами, хотя формы их были различны[47].
По-видимому, говоря о первостепенном значении приказа в системе государственного управления, Сперанский имел в виду главным образом указы, которые играли в законодательной практике самодержавия очень важную роль[48]. По мнению Сперанского, военно-указное начало, полезное для развития молодых государств, могло стать и уже становилось вредным для зрелой государственности. Первый и самый большой вред он видел в проблеме «управляемости» офицеров и солдат, прошедших войну. Особенно опасным сановник считал влияние большой и продолжительной войны на офицеров. Сперанский обобщал эту опасность, называя ее «множеством притязаний, которые удовлетворить невозможно». С одной стороны, это были претензии на материальные блага и власть. Награждая и чествуя героев войны, государство не всем им могло обеспечить высокий статус в мирной жизни:
Чины и знаки отличия без мест и без имущества суть ассигнационные долги, коих погашение – столько же трудно, как и [денежных] ассигнаций[49].
Но самое опасное, по мнению Сперанского, заключалось в тех притязаниях на участие в жизни государства, которые предъявляли спасшие отечество подданные-герои.
Великие и личные опасности оставляют после глубокие следы. Даже и тогда, когда они миновали, ум любит в них углубляться и из прошлого заключать о будущем бытии и искать безопасности. …Опыт общественных несчастий, даже и минувших, уменьшает доверие к правительству. Каждый мнит иметь право давать ему советы и считать их необходимыми[50].
Чтобы амбиции оставшихся не у дел офицеров не подпитывались страхами и
