Малоизвестный язык. Он кликнул на «кома (медицина)». Вспомнил ногу, торчавшую из-под белой простыни на больничной койке. Негнущийся палец, без запаха, словно резиновый. Нужный термин происходил от греческого — «глубокий сон»[7]. Кома может вызываться интоксикацией алкоголем, наркотическими веществами или ядами, остановкой сердца, метаболическими аномалиями, заболеваниями центральной нервной системы, инсультом, травмой головного мозга, судорогами, гипоксией и другими непонятными вещами. Кома. Облако из пыли и газа, окружает ядро кометы, делает ее голову пушистой, деформируется под давлением света, искажение изображения в определенных оптических системах, угрожающее жизни состояние, характеризующееся полной потерей сознания. Это было бессмысленно. Чтобы самому поставить диагноз, нужно слишком долго читать. Думать бесполезно. Представлять утомительно и безрадостно. Патрисио открывал другие медицинские страницы, очерки и форумы. Потоки информации. Но ничего о том, что происходит с его отцом.
Патрисио встал, голод привел его на кухню. Он открыл холодильник, достал плавленый сырок сомнительной свежести. Намазал сырок на хлеб и вылил в стакан остатки пива. Взгляд Патрисио, выдохшийся, как и напиток, постепенно затуманивался, пока он не провалился в черный сон, откинувшись на спинку кресла.
Ему приснилось, что он умирает. Его пожирал белый покров. Слюна текла на подушку, но он словно оцепенел. Пытался повернуться, тело не слушалось, на лице выступал пот, он чувствовал, что плывет вниз по реке. Мелькнула мысль, что заразился от отца в больнице. Что все его внутренности поражены смертоносным вирусом. Подумал, был ли он хорошим сыном. Подумал о Кате, о маме. Подумал о них обеих. Несколько женских имен возникли в голове без лиц, без тел, без голосов. Пато с трудом обвел взглядом пустую гостиную, на мгновенье ему стало горько, а потом он снова закрыл глаза, отдавшись сну. Водяной голос звал его. Всё вокруг было зеленым. Он услышал имя, теплый голос рядом с ухом. Посмотрел на свои руки, превратившиеся в воду. В зеркало увидел себя на просвет, словно его кожа была плетеной, как корзина. Голос звучал внутри. Ноги стояли на влажной земле, как будто на дне высохшего озера. Он посмотрел вниз и увидел отца. Его тысячи раз повторенное лицо. Его глаза между рядами светящихся цифр и знаков в клеточках. Обширное мшисто-зеленое пространство. Глаза переговаривались, уставившись на него. Его тело среди всего этого было точкой. Кратким дуновением. В ужасе он силился оторвать ноги от земли и убежать подальше от этого леса, но весь стал водой и проснулся.
* * *
Джованна закрыла тетрадь. Она была в командировке в Вальдивии, где описывала новые виды грибов по заказу Южного университета. Сидя рядом с дровяной печкой, она просматривала записи за день и переносила в компьютер те, которые, возможно, пригодятся для книги. Ее прервал голос Андреа со второго этажа.
Некоторые записи содержали размышления:
*
Гриб красный, студенистый по текстуре, внешне напоминает жевательный мармелад. Я нашла этот Guepiniopsis alpina на упавшем стволе криптокарии белой. Бледно-серая кора похожа на кожу трупа. Корень дерева обнажен. Снизу ствол полый, гнилой. Кажется, что это его содержимое выступило на поверхность в виде желе. Недаром есть жевательный мармелад, который в Чили называют «веществом».
*
Обиходное название грибоподобного организма похожего цвета — «какашки гнома». Слизевик, образующий плазмодии — массы, способные к амебоидному движению. Другое его распространенное название — «собачья рвота». Я находила его на земле, обычно покрытой опавшими листьями или растительными остатками, а также на разложившейся древесине. Космополит. Желтого цвета. Подвижные маленькие амебы, ползущие по гниющим стволам миртовых деревьев. Дон Карлос помогает мне историями. Андреа расспрашивает его, и он прямо загорается, ее дружелюбие подливает масла в огонь. Он смотритель парка. Не разрешает нам проносить еду. Забирает бутылки с водой. Всё нужно оставлять на входе. Я прячу этот блокнот под ветровкой. Оставляю марихуану в поясной сумочке. Какашки гнома, говорит он нам, выдают присутствие лесных карликов-трауко.
*
Guepiniopsis, или «лесной мармелад», обычно поедается небольшим жуком из семейства чернотелок, недавно отнесенным к роду Heliofugus. Мне удалось поймать одного рядом с кроссовкой (а если бы я на него наступила?), среди листьев. Кладу его на руку. Мы с Андреа рассматриваем его с разных точек, как в фотосъемке. Зачарованные, мы сами похожи на двух жуков, лезущих из склянки, чтобы посмотреть на мир, который можно почуять уже на краю узкого стеклянного горлышка.
*
Aextoxicon punctatum. Оливильо. Оливильо. Какое красивое слово. Язык выталкивает звук через нос. Я читала, что созревшие плоды похожи на маленькие черные оливки. Но название обманчиво: это не оливковые деревья, у них высоченные стволы.
*
Я замечаю на коре канело скопление узелков, похожих на знаки или растяжки после родов. Интересно, какой язык там живет. Кто на нем разговаривает. В коре этого дерева много витамина С. Но какая польза от этого свойства для языковой гипотезы? Трогаю ствол пальцем. Доверяю ему тайну, глажу его и думаю о шрифте Брайля. Может быть, я и умею читать, но ничего не понимаю. Андреа зовет меня. Я отстала, чтобы сделать несколько фотографий. Свет разрезает этот иероглиф по диагонали. Мы продолжаем путь, рассуждая о возможности графического языка, видимого, но неслышимого.
Роща оливильо заканчивается в Куриньянко, у шоссе, ведущего сюда из Вальдивии через Ньеблу, и я сижу у начала маршрута, который мы только что завершили. Смотрю на кроны на высоте тридцати, сорока метров надо мной. Что думает мера о собственной величине? Всё-таки важен диапазон измерений. Не одно и то же сравнить нечто по величине с луной или с морем: всё это сложно представить. Сложность как раз в том, чтобы найти меру огромности. Гляжу на Андреа на смотровой площадке. Ее маленькая фигурка рядом с моей, такая хрупкая у подножия деревьев. Я любуюсь тем, как виднеется море сквозь ее распущенные волосы и как она убирает их мягкими движениями. Есть величие в том, чтобы найти меру. Стволы оливильо побуждают нас вытягивать шею и выпрямлять спину, пока мы гуляем. Именно это расширение воздуха от созерцания высоты мне и нужно. Я смотрю на Андреа и представляю, что мои легкие могут растягиваться бесконечно, мое дыхание выходит за пределы тела, касается ее дыхания, смешиваясь с ним. Что я на мгновение стала деревом, которое прорастает к свету. Я хочу, чтобы она знала: мы одно, мы связаны где-то под землей, корнями, а наши стволы будут стареть вместе еще несколько веков, пока солнце катится над волнами.
