хочет этим сказать?
* * *
Я сижу за туалетным столиком и накладываю лаванду на синяки, вдыхая травяной аромат, слишком сложный для описания. Как и у шампанского, которое когда-нибудь станет моим шедевром. Я сто раз причесываю волосы, как делаю каждый вечер уже пятьдесят пять лет. Почти нет седины – я отмечаю это не без греховной гордости.
Снизу ко мне плывут звуки фортепиано, яркие, серебристые звуки, словно лунный свет на воде Марны. Никто не играет на нашем пианино после смерти мужа. Я завязываю пояс на синем шелковом халате и спускаюсь вниз; музыка звучит все громче.
Анри играет на пианино фирмы «Плейель», которое давно превратилось у нас в консольный стол. Мелодия трогает душу, она чувственная, но одновременно простая. Наливаю в баре две рюмки хереса и сажусь рядом с Анри.
Продолжая играть, он поет, и мое сердце трепещет.
Пьянит меня воздух, исполненный чар,
Сирень полыхает, как нежный пожар,
Море шумит у меня за спиной,
И бурные волны целуют утесы,
Так я целовал ее светлые косы,
Но нет любимой со мной.
Как небо бездонное, был ее взгляд.
Ветер сирени несет аромат.
Как я без нее мою песню спою?
Ручей, ты забрызгал платье ее,
Тропинка, ты помнишь ножки ее,
Как мне увидеть любовь мою[10].
Я протягиваю ему херес.
– Я люблю лавандовое масло, не сирень.
– Должно быть, Бушер не знал этого, когда сочинял «Цветы воды», – говорит он, потягивая херес.
– Анри, я давно хотела поговорить с вами. Я не думаю…
– Александрин, не надо ничего говорить. – Он поворачивается ко мне, и я чувствую запах лакрицы в его дыхании. – Я знаю, вы хотите сказать мне про какое-то правило, которое мы не должны нарушать, или про черту, которую нам нельзя пересекать. – Он ласково трогает ладонью мою пострадавшую щеку. – Но как вы думаете, почему я остаюсь тут шестнадцать лет?
Я нервно смеюсь.
– Из-за шампанского?
Он гладит мой подбородок, и у меня бегут мурашки по шее.
– Я никогда не пил шампанское до вас, а потом вы научили меня наслаждаться им, как живописью или музыкой, со всеми оттенками и тонкостью замысла.
– Анри, я не думаю, что вы… – Я прижимаюсь губами к его губам, целую его со всей страстью, которую так долго удерживала.
– Пожалуйста, Александрин. – Он наклоняется ко мне, наши губы сближаются снова, и я целую его, целую. – Мы заслужили счастье, и не важно, какие правила мы нарушаем. – Он целует меня долго и медленно, пока я не хватаю ртом воздух. – Я сделал вам больно? – Он испуганно смотрит на меня.
Я качаю головой.
– Могу я теперь сказать?
Он выпрямляется, и я вижу, что он готовится к худшему.
– Анри, я спустилась сюда, чтобы сообщить вам, что вы до сих пор не вознаграждены за все, что сделали для «Поммери». Теперь я назначаю вас управляющим винодельни с двадцатью процентами от прибыли и акций.
Странное дело, он разочарованно глядит на клавиши.
– Вы спустились сюда, чтобы сообщить мне это?
– Да, и чтобы пригласить вас ко мне в мои покои. – Лукаво улыбаясь, я встаю и протягиваю ему руку.
34
Любовь слепа
1874 год. После двух дождливых лет осень 1874 года принесла нам обильный урожай, самый большой за десять лет. Мы не успеваем давить виноград в нашей старой и тесной винодельне и все еще не можем пользоваться меловыми крайерами – там до сих пор работают Нэр и Навле, и конца этому не видно.
Семь повозок с виноградом все еще стоят на Реймсской площади. Если мы не сможем обработать ягоды сегодня, они превратится завтра в ужасное месиво, годное только на корм скоту. Дорогой корм, за который я уже заплатила премиальные.
Луиза направляет повозки на разгрузку, блестящие черные волосы завязаны на затылке лентой, такой же, как кайма на ее рабочем платье. Когда она машет рукой, очередной возчик, молодой парень, дергает за вожжи и едет к платформе. Там он привязывает лошадей и, пока работники выгружают ящики, находит минутку, чтобы поболтать с Луизой. Для крестьянина он слишком смелый и уверенный в себе. Он откидывает со лба светлые волосы и заливается смехом, словно она сказала что-то остроумное.
Я вспоминаю свои семнадцать лет. Тогда я училась в хорошей школе, проводила каникулы с аристократами, мечтала стать хозяйкой шотландского замка. Наивные и красивые мечты. Какой же другой жизнью живет моя дочка. Я давно должна была ввести Луизу в наши местные высшие круги, но слишком долго пренебрегала общением с ними и утратила связи.
Луи надзирает за работниками, которые ставят ящики на весы. Анри записывает вес и распоряжается, чтобы виноград вываливали из ящиков на столы. Почти сотня работников слаженно исполняет прекрасный и отточенный танец. Все это так отличается от того, как мы начинали.
Новый мэр Реймса наносит нам визит, его тонкие усы шевелятся, словно гусеница, пытающаяся сбежать.
– Месье Госсе, вам нравится это время года? – спрашиваю я. – Такого урожая я еще не видела, обильного и красивого.
Он с важным видом прочищает горло.
– Мадам Поммери, вы блокируете движение, а сегодня рыночный день. Крестьяне не могут въехать на площадь и поставить свои ларьки. – Сняв цилиндр, он вытирает лоб. – Почему вы так задержались со сбором винограда? Остальные убрали его пару недель назад. – Он смотрит с неодобрительной гримасой на наших женщин, сортирующих виноград. Их ловкие руки выбирают переспелые ягоды и бросают их в корзинку, которую отнесут свиньям.
– Простите, месье, но я боюсь, что нам понадобится еще несколько часов, чтобы привезти весь виноград. В этом году огромный урожай.
– Вы заплатите штраф за блокировку площади. – Он вытаскивает блокнот с квитанциями.
Я беру его под руку и веду к дому.
– Расскажите мне про награду, которую ваш сын получил за архитектурный дизайн нового театра в Реймсе.
Пока он распространяется о том, как его сын выиграл архитектурный конкурс, Шанталь приносит свежие круассаны, домашнее сливочное масло и абрикосовое варенье. Я устраиваю шоу – готовлю ему café au lait, кофе с молоком, добавив туда шот кальвадоса и побольше сливок.
– Альфонсу нужно устроиться в архитектурное бюро, но без ученой степени это сложно, – сетует он и вонзает зубы в круассан.
– У меня есть проект, который может заинтересовать вашего сына, – говорю я.
У него загораются глаза.
– Сейчас он готов на что угодно, лишь бы работать по профилю.
– Тогда позвольте показать
