class="p1">– Еще я все сказала им про поддельный паспорт… и про свет на кухне, который я зажгла… и про микрофильмы, и про английского летчика… Я больше не могла терпеть. Простите меня, Франк. Простите.
– Не говорите так. Вы сделали все, что могли.
Вместо ответа – жалкий стон.
– Дайте мне руку.
У Бланш ледяная рука. Она дрожит. Поразительно, какими хрупкими могут быть пальцы. От нее остались кожа и кости. Франк очень осторожно гладит ее по руки, чтобы согреть, страшно сломать или сделать больно. Наконец он осмеливается поднять глаза, найти в этой темноте взгляд Бланш, но она, видимо, лежит с закрытыми глазами.
Тот поцелуй украдкой… весна 1939 г.…
Столько лет напряженного ожидания несбыточного романа.
Теперь я знаю. Я знаю, что Бланш никогда не будет моей. Ее жизнь принадлежит Клоду, Лили Хармаевой. Ты можешь собой гордиться, Бланш. Ты потрясающая женщина. Ты дочь Сары и Исаака, дочь немецких евреев… и человек с большим сердцем, не склонивший головы.
По ее дыханию Франк понимает, что Бланш уснула. Он наклоняется над ней, целует ее в лоб. Губы ощущают слабую нежность кожи. От второго поцелуя у него на глазах выступают слезы, но грусти больше нет, осталось только воспоминание о красоте.
В дверь стучится Клод. Время истекло.
Я ухожу, Бланш, – шепчет он. – и оставляю тебя в покое: твоя жизнь принадлежит тебе. Я никогда так не любил тебя, как сейчас, и унесу эту тайну с собой, обещаю.
7
24 августа 1944 г.
Удивительно, но в разгар августовской жары пахнет камином и трещит огонь! Уже стемнело, дверь в кабинет Элмигера открыта, но Франк замер на пороге. Управляющий стоит на коленях перед топкой, вокруг – разбросанные бумажные папки.
– Заходите, Франк! Идите ко мне! – говорит Элмигер, не оборачиваясь.
– Добрый вечер, месье.
– Быстро, помогайте!
– Что я должен делать?
– Подносите журналы.
– Но… но… Что вы делаете?
– Уничтожаю архивы последних четырех лет. Быстрее, ну же!
Франк обходит бюро и приближается к шкафу, где на полках выстроились документы в толстых кожаных переплетах.
– Союзные войска войдут в Париж сегодня ночью или завтра, – добавляет он, комкая вырванный лист бумаги. – Нужно сделать все для спасения «Ритца».
Франк подносит ему три переплетенные папки, одна падает.
– Делайте, как я, вырывайте страницы: так быстрее горит.
Невероятный человек этот Элмигер: он даже посреди урагана будет думать и действовать рационально. Франк смотрит на него, не в силах пошевелиться. Управляющий запредельно устал, он тоже держится последним усилием воли. Его кабинет – даже при открытых окнах – наполнен дымом так, что щиплет горло и ноздри. Камин забит пламенеющей бумагой, листы горят, как горел вчера разбитый немецкими снарядами Гран-Пале. Горелым пахло даже у них в отеле. Не надо выходить из отеля, чтобы понять, что в Париже – апокалипсис. Город полыхает. То в одном месте, то в другом пожары – предвестник конца. Страх охватил всех, но Франк уже по ту сторону тревоги. Он ничего не чувствует. Просто хочет, чтобы все кончилось, любой ценой.
– Ну же, Мейер! Не стойте без дела!
Жарко до удушья. Эльмигер в рубашке с засученными рукавами, в распущенном галстуке, с каплями пота на лбу рвет журналы учета постояльцев и бросает их в огонь, чтобы снять позор с отеля. Целый корпус компрометирующих клиентов навсегда исчезает в пламени. Очищение. Да будет так.
– Это не жечь! – останавливает Элмигер, когда Франк берется за новый ящик с журналами.
– А что там?
– Конверты, оставленные господином Зюссом.
Франк узнает почерк Виконта и из любопытства просматривает подборку. Фамилии сплошь еврейские.
– Это драгоценности и деньги, которые оставили нам на хранение евреи, – объясняет Элмигер.
– На хранение?
Элмигер судорожно кивает.
– Накануне прихода немцев Зюсс предложил некоторым еврейским клиентам положить ценности в наши сейфы, дабы избежать возможной конфискации. Некоторые приняли его предложение; а потом бежали и так и не вернулись в Париж…
Франк не знает, что сказать.
– Ну же, Мейер, возьмите себя в руки! Рвите учетные книги, прошу вас!
Франк приступает к работе, изумляясь тому, что имена живых клиентов исчезают в огне, а имена пропавших без вести евреев – остаются на конвертах в целости и сохранности. Первых уничтожают как улику, вторых сохраняют в надежде на искупление вины.
Кто из этих евреев выжил?
Кому достанется их имущество?
Непостижимые вопросы.
– Вы знаете, что вчера арестовали вашего друга Гитри? – спрашивает Элмигер, нагнувшись к камину и вороша угли кочергой.
– Я не знал.
– Его секретарь предупредил меня сегодня рано утром. Двое вооруженных мужчин пришли и увели его из дома.
– Куда его забрали?
– Ничего неизвестно. Его секретарь просил меня о помощи. Я ничего не смог сделать.
– Франтиреры?
– Да. По словам госпожи Шуазель, Гитри выводили из здания, приставив к затылку дуло револьвера.
– Боже мой…
Элмигер распрямляется, упирается рукой в поясницу. Он весь в поту.
От жары можно сдохнуть, Франк тоже обливается потом. Он вытирает лоб рукавом.
Куда же его отвели? В тюрьму, наверняка, по крайней мере, хочется надеяться. А вдруг Саша уже мертв?
– Ему не дали времени одеться. Гитри оказался на улице, как был – в желтой пижаме и шлепанцах из крокодиловой кожи.
– Парижане хотели устроить суд на месте? – волнуется Франк.
– Госпожа Шуазель говорит, что нет. Они как будто остались равнодушны.
Для Гитри равнодушие – хуже всего, – думает Франк. – Он, наверно, проклял их.
Драматург все угадал точно: теперь и он, и другие завсегдатаи отеля «Ритц» предстанут перед судом. Никто не уверен, что сегодня будет спать в своей постели, и Франк уверен в этом не больше других. Бармен и его клиенты – все вступили во времена доносов и мести, невиноватых больше нет. В отеле не осталось ни одного немецкого солдата: все они переселились в «Ле-Мерис»[40]. Участники парижского восстания могут войти в «Ритц» с минуты на минуту, весь отель открыт для мести. Элмигер это прекрасно понимает.
Но кто войдет первым – бойцы Сопротивления или союзники?
От ответа на этот вопрос зависит вся судьба «Ритца».
Элмигер сжигает документы, чтобы облегчить судилище. Он бросил в камин новую кипу бумаги и на минуту замер, вглядываясь в огонь, словно в поисках ответа. Он затягивается сигаретой, на лице – грусть.
Франк осмеливается задать вполне уместный вопрос:
– Вам страшно, Ганс?
– Есть разные виды страха, Франк…
Сейчас не до чинов и иерархии.
– Вы боитесь смерти?
– Не особенно. Больше боюсь того, что скажут обо мне потом…
– Что вы были на стороне немцев?
– Ну… Так все равно ведь скажут, да? Герои – это люди
