скажете тоже. Такие вылазки на самом деле очень похожи на бои. Это и есть война. В миниатюре, но все равно ВОЙНА.
Еще два охранника вышли из автобуса и начали втемную палить по кустам, где мы засели. Митрайет пришлось придавить меня к земле, чтобы я не выдала наше укрытие. Я жутко распсиховалась, задергалась, и в конце концов Поль отвесил мне подзатыльник.
– Возьми себя в руки, Киттихок, – прошипел он. – Ты нам нужна. Стреляешь ты отлично, но никто не ждет, что ты будешь палить по людям. Займись техникой, хорошо? Сейчас они попытаются починить то, что мы вывели из строя. Постарайся уничтожить их оборудование.
Я сглотнула и кивнула. Не знаю, видел ли это Поль, но он вернулся на свое место рядом с хозяином «розали» под тихо шелестящей среди болиголова ивой, и они сняли еще одного конвоира.
Выживший охранник метнулся обратно в автобус. Настала зловещая тишина; минуту или две не происходило вообще ничего. Потом четыре оставшихся в живых охранника вывели из автобуса всех пленников до единого и заставили их лечь лицом вниз посреди дороги. Все это происходило в неверном свете электрических фонариков, и мы не отваживались стрелять, чтобы не попасть в кого-то из своих.
Я не разглядела как следует ни одного заключенного и не могу ничего сказать об их лицах, возрасте, поле или одежде, но по движениям было очевидно, что некоторые из пленников напуганы, некоторые настроены бунтарски, а некоторые скованы между собой за лодыжки цепями кандалов. Этим последним было трудно даже выйти из автобуса, они спотыкались и налетали друг на друга. Когда всех пленников положили, как сардин в банку, рядком в дорожной грязи, один из охранников прострелил шестерым из них голову.
Все произошло очень быстро.
Этот гад закричал нам по-французски. Митрайет шептала мне на ухо английские слова, которые ей удавалось подобрать: «Месть… два за одного… ваши мертвы. Если нас убьют…»
– Знаю, знаю, – шептала я в ответ. – Je sais. – За каждого убитого немца они застрелят двоих наших. Пустят в расход как заложников.
Трое охранников целились в заключенных, а четвертый тем временем двинулся в обратном направлении по дороге – думаю, на поиски телефона.
Потом мы ждали, загнанные в тупик. Было до одури холодно.
Поль и пара его людей быстро посовещались шепотом и решили, что проберутся под мостом и попытаются напасть на конвойных с тыла. Тех ведь осталось всего трое, не считая того, что ушел за помощью, и, казалось, просто невозможно с ними не справиться.
Но у врага было восемнадцать беспомощных заложников, которые со скованными ногами лежали на земле.
И одной из этих восемнадцати была Джули.
Потом я стала переживать, что, возможно, ее уже застрелили. Сначала никак не удавалось понять, так это или нет, но потом охранники установили портативный прожектор, который работал от автобусного аккумулятора, направили его свет на заключенных, и стало видно, что среди пленников всего несколько женщин, и вид у них полузаморенный. Среди женщин, в самой середине, оказалась та, кого я высматривала: с копной белокурых волос и в пламенеющем пуловере. Запястья были крепко связаны за спиной, вроде бы проволокой, и она лежала плашмя, потому что не могла, как остальные, опираться на руки. Но Джули была не с краю и не попала в число убитых. Она дышала тихо-тихо и ждала. А еще дрожала от холода, как и все мы тут.
Мы ждали, я думаю, примерно с час.
Охранники постарались сделать все, чтобы в них было трудно целиться. Они постоянно двигались и светили нам в лица (вернее, туда, где, по их мнению, находились наши лица) фонариками, периодически действительно слепя нас. Уже потом я обнаружила, что сгрызла до мяса ногти на больших пальцах, пока ждала задуманного Полем нападения, но оно так и не началось. Три немецких солдата все время смотрели в разные стороны, и один из них неизменно целился в пленных. Нам было просто не добраться до охранников. Одна из лежащих на дороге женщин заплакала – думаю, просто от холода, – мужчина рядом попытался ее обнять, и конвойный прострелил ему руку.
Тут-то я и поняла, что мы не выиграем это сражение. Просто не сможем.
Думаю, до Митрайет тоже это дошло. Она легонько сжала мне плечо. Митрайет тоже плакала, но беззвучно.
Четвертый охранник вернулся и завел непринужденный разговор с коллегами. Мы ждали. Тихо уже не было, ведь солдаты болтали, женщина-заключенная плакала, а мужчина с раненой рукой стонал и вздыхал. Впрочем, на этом почти все: других звуков, можно сказать, и не раздавалось, если не считать негромких ночных шорохов на речном берегу, ветра в голых ветвях да глухого плеска воды под разрушенным каменным мостом.
Потом Джули подняла голову и сказала солдатам что-то такое, отчего они засмеялись. Натурально засмеялись. Думаю – пусть мы и не могли расслышать слов, но готова поклясться – она попыталась их заболтать. Или сделать еще нечто в том же духе. Один из охранников подошел и потыкал в нее ружьем, будто кусок мяса на рынке выбирал. Потом присел возле нее на корточки и приподнял ей подбородок. Спросил о чем-то.
И она его укусила.
Он со всей силы впечатал ее лицо в дорогу, вскочил и прицелился в нее из винтовки, но другой солдат рассмеялся и остановил его.
– Он говорит не убивать ее, – прошептала Митрайет. – Если ее убьют, не будет… веселья.
– Она с ума сошла? – прошипела я. – Что это за блажь – кусаться? Ее же пристрелят!
– Exactement, вот именно, – согласилась Митрайет. – C’est rapide, быстро. Никакого веселья нацистам.
Прибыло подкрепление. Два военных грузовика с брезентовыми бортами, в каждом – полдюжины вооруженных охранников. Даже теперь мы не были в подавляющем меньшинстве. Немцы принялись выгружать мешки с песком и доски. Им удалось вытащить накренившийся автобус из ямы, где его колеса оказались после взрыва, развернуть и настелить доски поверх пролома, чтобы попытаться переправить грузовики на противоположный берег.
Но когда нацисты уже были готовы сажать заключенных в грузовики, им оказали сопротивление. Не только мы. Ожили некоторые пленники, несколько мужчин без цепей на ногах; они просто бросились бежать и нырнули в канаву с противоположной стороны дороги. Как потом выяснилось, им повезло тут же нарваться на Поля с его людьми, которые отвели их по тропке вдоль берега под мост и дальше, к лодкам. Снова началась пальба, когда несколько солдат бросились за беглецами, а Поль и его команда стали стрелять по преследователям. «Займись техникой», – приказал мне Поль. Около минуты продолжалась столь яростная перестрелка,
