что было ясно: двух выстрелов из моего револьвера никто даже не заметит. Я решила разобраться с цепями оков. Двойное нажатие, две пули подряд устремились к одной мишени. Цепи, в которые я целилась, взорвались, будто воздушные шарики, – невероятно, до чего же мне повезло. И двое мужчин, которых мне удалось освободить, тоже бросились бежать.
За ними попытался последовать еще один, но солдаты скосили его выстрелом, как грабители банка из американского гангстерского фильма.
Когда первая партия беглецов сорвалась с места, охранник, которого укусила Джули, поставил сапог ей на шею, лишая шанса ускользнуть. Она отчаянно сопротивлялась и за это получила пинок от другого охранника, который раньше велел не убивать ее. Теперь, когда одни заложники погибли, другие были посажены в грузовики, а третьи сбежали, на земле осталось лежать всего семеро живых, в том числе Джули с сапогом нациста на шее и еще две женщины. Двое мужчин, их товарищей по несчастью, были прикованы друг к другу соединяющей лодыжки цепью. И тогда прибывший с подкреплением командир немцев, капрал или кто он там, решил жестоко всех проучить: нас – за попытку освободить узников, их – за стремление к освобождению…
Он выбрал двух мужчин, тех, что не в цепях, и заставил подняться. Потом увидел, что Джули удостоилась особого внимания солдата, который сапогом придавливает ее к земле, и взялся за нее: вздернул на ноги и толкнул к остальным двум – крепкому рабочему и красивому парню моих лет. Оба они были одеты в лохмотья и избиты.
На Джули тоже были лохмотья. В этой же одежде она выпрыгнула с парашютом из моего самолета: серая фланелевая юбка и роскошный пуловер парижского происхождения (теперь с дырками на локтях), красно-оранжевый, как китайские фонарики. В электрическом свете ее волосы, которые свободно падали на спину, отливали медью и золотом. Лицо исхудало, как будто кожа была натянута прямо на кости. Словно… словно за восемь недель подруга постарела на пятьдесят лет, такой она стала изможденной, серой, щуплой. Вылитый Джейми, каким я впервые увидела его в больнице, только еще более худая. На голову ниже самого невысокого из стоявших вокруг мужчин, она напоминала ребенка. Любой из этих солдат мог бы поднять ее на руки и подбросить в воздух.
Трое заключенных в ряд. Командир отдал приказ, и охранник, который раньше прижимал к земле Джули, выстрелил молодому парню между ног.
Тот с криком упал. Вторая пуля раздробила ему один локоть, третья – другой, потом его, все еще кричащего, снова заставили встать, подойти к грузовику и залезть в кузов. Потом солдаты переключились на второго мужчину и тоже выстрелили ему в пах.
Мы с Митрайет скорчились от ужаса, замерев бок о бок под прикрытием подлеска и тьмы. Джули, белая как бумага, дрожала в резком свете прожектора и смотрела прямо перед собой, в никуда. Она была следующей и знала это. Мы все это знали. Но пока еще не было покончено со второй жертвой.
Когда рабочему выстрелили в локоть, один раз, затем, почти сразу, второй, чтобы раздробить сустав, я окончательно потеряла и без того хлипкий контроль над собой. Я разрыдалась. Ничего не могла с собой поделать, что-то сломалось внутри, как в тот раз, когда в Мейдсенде мы пошли на крик зенитчика и обнаружили возле орудия мертвых парней. Я плакала громко, захлебываясь рыданиями, всхлипывая, как ребенок.
И тут ее лицо – лицо Джули – так вот, ее лицо внезапно просияло, как будто солнце взошло. Радость, облегчение и надежда вдруг появились на нем разом, и подруга мгновенно стала милой, красивой, самой собой. Она услышала меня. Узнала мои рыдания, мой страх перед выстрелами. Но не посмела окликнуть, не посмела выдать меня – самую отчаянную в Ормэ беглянку.
В рабочего выстрелили снова, попав во вторую руку, он потерял сознание, и его поволокли к грузовику.
Джули была следующей.
Неожиданно она буйно расхохоталась и испустила пронзительный крик – высокий, душераздирающий:
– ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, ХАРДИ! Поцелуй меня, БЫСТРО!
И отвернулась, спрятала лицо, чтобы мне было легче.
И я выстрелила в нее.
Я видела, как ее тело содрогнулась, как качнулась в сторону голова, будто ее ударили в лицо кулаком. А потом ее не стало.
Не стало. Только что мы летели в зеленом солнечном свете, и вдруг небо сделалось серым и темным. Потухло, как свеча. Было, и нет.
* * *
Я просто продолжу писать, ладно? Потому что это не конец. И даже не пауза.
Командир поднял с земли другую женщину вместо Джули. Обреченная закричала нам по-французски:
– ALLEZ! ALLEZ! Уходите! Уходите! Résistance idiots sales, vous nous MASSACREZ TOUS!
«Придурки из Сопротивления, из-за вас мы все погибнем!»
Чтобы ее понять, хватило даже моего зачаточного школьного французского. И она была права.
Мы побежали. По нам стреляли, нас преследовали. Поль и его люди стали палить нацистам в спину из-за моста, и те развернулись, чтобы отразить атаку с тыла. Побоище. ПОБОИЩЕ. Половину наших перебили на этом мосту, и Поля в том числе. Остальные смогли вернуться к лодкам и уплыть вниз по реке вместе с пятью беглецами, которых нам удалось спасти.
Когда мы отчалили от берега, мне не нужно было грести, на веслах были другие люди, а мне вообще нечего было больше делать, и я уткнулась головой в колени. Сердце у меня было разбито. И разбито до сих пор. Думаю, это теперь навсегда.
Митрайет осторожно разжала мои пальцы, вцепившиеся в кольт, и отобрала оружие. Она прошептала:
– C’était la Vérité? (Это была Верити?)
Хотя, может, она просто хотела спросить: это все по правде? На самом деле? Все это действительно произошло? Реальны ли вообще последние три часа?
– Да, – прошептала я в ответ. – Oui. C’était la vérité.
* * *
Не знаю, как я держалась. Просто деваться было некуда. Должна была держаться, вот и держалась.
Изначально, когда мы надеялись увести и спрятать двадцать четыре человека, план состоял в том, чтобы переправить их на противоположный берег и разделить на маленькие группы по двое и по трое. Сами мы тоже собирались разделиться, отвести каждую группу к местам ночевки по разным сараям и коровникам в глуши, а потом приступить к более сложной задаче: предстояло тайно вывезти беглецов за пределы Франции через Пиренеи или Ла-Манш. Однако удалось спасти всего пятерых, а нас самих осталось семеро, так что все вполне могли разместиться на вилле у реки, где начиналась операция. Митрайет решила, что разделяться не нужно. Вряд ли я, поглощенная своими страхами и тревогами, это
