замечала, но вообще-то она была правой рукой Поля и его заместительницей.
Сильно сомневаюсь, что мы справились бы без нее. Все были слишком потрясены. Но она тормошила нас, как демоница. «Vite! Vite!» – «Скорее!» Она шептала приказы тихо, отрывисто – и вот лодки вернулись на свои места, весла убрали, все старательно вытерли чехлами, которые мы потом спрятали под половицами. Можно работать, даже если ты в полном шоке. Если тебе дадут задание, которое не требует умственного напряжения, ты будешь выполнять его автоматически, пусть сердце у тебя и разбито. Митрайет все продумала – может, ей доводилось это делать и раньше? Весла и лодки мы протерли вдобавок старой соломой из конюшни, чтобы на них остался тонкий слой пыли. Пятеро беглых заключенных молча и охотно работали вместе с нами, они были рады помочь. Когда мы уходили, лодочный сарай выглядел идеально: полное впечатление, что его не использовали годами.
Потом явились нацистские ищейки, и в ожидании их ухода нам пришлось час пролежать в грязи на берегу, прячась в камышах, как Моисей. Слышно было, как солдаты переговариваются со смотрителем виллы. Позже он вернулся запереть лодочный сарай и сказать нам, что все обошлось – постольку-поскольку, ведь нацисты оставили охрану на подъездной дорожке, а значит, в ближайшее время «розали» из гаража не вытащить. Однако смотритель решил, что оставить на другом берегу у дорожки вдоль реки пару велосипедов будет вполне безопасно. Всем раздали бензедрин. На воду снова спустили каноэ и на нем перевезли через реку два велосипеда, двух членов нашей команды и двух беглецов. Пока они исчезали в тумане, мы провожали их взглядами.
В этот момент один из оставшихся с нами беглецов дрожащей кучей рухнул на землю, а Митрайет вроде как забуксовала.
– Nous sommes faits, – сказала она. – С нас довольно.
Мы расположились на ночлег в конюшне с велосипедами. Не самое безопасное место на свете.
Интересно, где оно сейчас – самое безопасное место в мире? Даже нейтральные страны, Швеция и Швейцария, в окружении. Ирландия все так же разделена. В той ее части, что не имеет отношения к Великобритании и соблюдает нейтралитет, на беленых камнях громадными буквами пишут слово «ИРЛАНДИЯ», чтобы немцы по ошибке не бомбили ее территорию у северных границ. Я видела эти надписи с воздуха. Может, в Южной Америке безопасно, не знаю.
Когда стало светать, ни у кого еще не было сна ни в одном глазу. Я сидела, обхватив колени руками, рядом с парнем, который сбежал после того, как я выстрелом разнесла его цепь. Тем, кто был закован, пока нельзя было никуда идти, с браслетами-то на ногах. Сперва предстояло от них избавиться.
– Как тебя поймали? Что ты делал? – спросила я, забыв, что мой сосед – француз. Однако он ответил мне по-английски.
– Ровно то же самое, что вы, – с горечью произнес он. – Взорвал мост, но не смог остановить немецкую армию.
– Почему тогда тебя не застрелили?
Он улыбнулся. Все его верхние зубы были выбиты.
– А как ты думаешь, gosse anglaise? – Девчушка-англичанка, значит. – Того, кто застрелен, уже не допросить.
– Как получилось, что только некоторых из вас заковали?
– Не все из нас опасны. – Он по-прежнему улыбался. Думаю, у него была причина для оптимизма: ему дали второй шанс на жизнь, на надежду. Небольшой, но двенадцать часов назад вообще никакого не было. – Заковывали тех, кого считали опасными. Девчонку со связанными за спиной руками видела? Она не была опасна, она была… collaboratrice. – Коллаборационистка. Он сплюнул на солому.
Куски моего разбитого сердца похолодели. Как будто я наглоталась осколков льда.
– Прекрати, – сказала я. – Tais-toi. ЗАТКНИСЬ.
Он не услышал меня или не принял всерьез и неумолимо продолжал:
– Это и к лучшему, что она умерла. Видела, как она щебетала по-немецки с охранником, даже когда ее носом вниз на дорогу положили? У нее же руки были связаны, и кто-то должен был ей помогать в пути – кормить, поить. Ей пришлось бы просить об одолжении охранников: никто из нас не стал бы мараться.
Иногда я тоже становлюсь опасной.
В то утро я была противопехотной миной, взведенной и тикающий, которую этот парень привел в действие.
Я точно не помню, что именно случилась. Не помню, как я на него напала. Но костяшки пальцев у меня ободраны, и это случилось, когда мой кулак обрушился на обломки его зубов. Митрайет говорит, все подумали, что я собираюсь выцарапать ему глаза.
Помню только, что меня оттаскивали втроем, а я орала этому парню:
– Ты не помог бы ей поесть и попить? А она тебе помогла бы!
Я слишком шумела, поэтому меня заставили замолчать. Но стоило им только разжать хватку, я снова на него налетела.
– Я ТЕБЯ ОСВОБОДИЛА! Если бы не я, ты до сих пор был бы в цепях, и тебя запихали бы в вонючий фургон, как корову! И ты не помог бы другому заключенному ПОЕСТЬ И ПОПИТЬ?!!
– Кетэ, Кетэ! – Митрайет, плача, попыталась взять мое лицо в ладони, чтобы утешить и убедить замолчать. – Кетэ, arrête, хватит, хватит! Tu dois – ты должна! Подожди – attends…
Она поднесла к моим губам жестяную кружку, где был холодный кофе с коньяком, помогла мне. Помогла попить.
Тогда-то она и вырубила меня в первый раз. Чтобы снотворное подействовало, потребовалось полчаса. Пожалуй, повезло, что никто не врезал мне по башке велосипедом, чтобы ускорить процесс.
* * *
Когда я проснулась, меня в сопровождении шофера отправили на виллу. Я чувствовала себя как в аду, ничего не соображала, то и дело подкатывала тошнота, страшно хотелось есть. Думаю, я не стала бы возражать, даже если бы старушка, хозяйка виллы, сдала меня полиции. РАЗВЕ НЕ ЭТО ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ, КОГДА УБИВАЕШЬ ЛУЧШУЮ ПОДРУГУ?
Но нет, шофер привел меня в темный и элегантный холл с дубовыми панелями на стенах, и ко мне вышла дама – одна из тех прекрасных, идеальных и будто фарфоровых созданий прошлого века с белоснежными волосами, уложенными в точно такую же прическу, как носила Джули, – это я заметила. Не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела вверх по лестнице в комнату размером с бальный зал, где стояла ванна, полная горячей, почти как кипяток, воды. Дама вроде как подтолкнула меня, чтобы я зашла в ванную, и удалилась, оставив в одиночестве.
Я подумала, не пустить ли в ход складной нож Этьена, чтобы перерезать вены на запястьях, но это было бы ужасно несправедливо по отношению к хрупкой героической хозяйке дома, а еще – ЕЩЕ, ПРОКЛЯТЬЕ, Я ХОЧУ
