поднимавшийся над серым ливерпульским берегом.
Многих этот вид не порадовал бы. Ливерпуль, бывший некогда рабской столицей Англии, превратился в порт контрастов. Немыслимое богатство соседствовало здесь с ужасающей бедностью, от которой многие пытались бежать[606]. Рекордное количество беженцев ожидало в городе, чтобы заполнить трюмы пакетботов, отправлявшихся в Америку. Эта эпическая волна иммиграции быстро меняла страну. Задолго до знаменитого заявления леди Свободы Соединенные Штаты уже принимали утомленных, бедных, «огромные массы тех, кто хотел дышать свободно».
Но сегодня все было иначе.
Когда-то предки Эллен и Уильяма (в том числе дед и бабка Уильяма) были похищены и отправлены за море на корабле работорговцев, который вполне мог выйти из Ливерпуля[607]. Для супругов же прибытие в Англию означало, что они наконец-то оказались, юридически и физически, вне досягаемости поколения рабовладельцев, которые заявляли свои права на владение ими и их соплеменниками, и американский закон позволял это.
Они пережили рабство на Юге, перехитрили похитителей на Севере, обошли законы страны, которую когда-то называли родиной. Они преодолели болезнь и силу самой природы, чтобы обрести свободу на чужих берегах.
Они проделали огромный путь: 1600 километров с Юга на Север, больше тысячи по Новой Англии, еще почти пять тысяч по бурному морю. Они бежали ради друг друга, вместе, и теперь оказались здесь и сейчас. Эти сильные люди наконец-то могли быть самими собой. Что бы и кого бы они ни потеряли, сейчас Крафты могли воплотить мечту – создать семью, которую никто не сможет разрушить.
Они вспоминали, как, сойдя с последней лодки, поцеловали землю, впервые осознав, что по-настоящему свободны и перед ними открывается совершенно новый мир времени и пространства. Но пока Эллен и Уильям не знали, как используют этот мир и эту свободу.
За морем
11 декабря 1850 – 22 октября 1852
Человек мира[608]
Ступив на твердую землю, Крафты поспешили через воняющие доки к огромной новой таможне, облицованному камнем зданию под куполом. Их багаж тщательно проверили и проштамповали. Они взяли экипаж и направились в отель «Браунс Темперанс» на Клейтон-сквер, где любезно принимали аболиционистов и трезвенников. Там им предстояло собраться с мыслями, найти ответы на новые вопросы и решить, что дальше.
У них были рекомендательные письма, но в целом они чужаки в этой стране. Путешествие измотало их физически и финансово. Они могли заработать на жизнь собственным трудом, но у них не было знакомых, дома и плана действий. Им говорили, что британцы встретят их гостеприимно, хотя пока что у них были все основания для сомнений. А еще прошлое и вопрос, как помочь тем, кто остался в Америке: миллионам безымянных чернокожих и близким, тем, кто оказался в рабстве и стал заложником благодаря американскому закону. Смогут ли они освободить родных и поддержать соплеменников? Смогут ли создать собственную семью?
К счастью, сколь бы незаметным ни оказалось их прибытие, об этом узнал человек, который лучше всех мог помочь им разобраться. Уильям Уэллс Браун уже встречал беглецов в Америке и теперь с радостью встретил в Англии.
* * *
За полтора года с отплытия из Бостона – он, несомненно, помнил белый платок Уильяма, которым тот махал ему на прощание с американского берега, – Уильям Уэллс Браун из интеллектуала-домоседа превратился в человека мира. Он колесил по Англии, Франции и Ирландии, наслаждаясь совершенно новым для себя образом жизни – жизни туриста. Особенно понравился Париж, где он любовался картинами Лувра, прогуливался по бульварам и пил кофе в уличных кафе. Он, замирая от ужаса, стоял на площади Революции, на том самом месте, где погибли на гильотине Людовик XVI и Мария Антуанетта и их окровавленные головы выставили на всеобщее обозрение. Он даже (случайно) подъехал к президентскому дворцу. Слуга в ливрее открыл дверцу его экипажа и с поклоном поинтересовался, назначена ли у него встреча с президентом. (На своем «лучшем французском» Браун ответил: Non[609].)
Но не только Браун не мог насытиться миром, по которому странствовал. Мир тоже не терял интереса к нему. Браун неоднократно публиковал историю своей жизни, книги мгновенно раскупались. Он выступал перед тысячами слушателей с рассказами о себе и других американских беглецах, откровенно критикуя несправедливые законы Соединенных Штатов, так называемой земли свободных.
Браун оттачивал риторику на международных конференциях, в церквях и концертных залах и совсем иначе вел себя в узком кругу, на личных встречах, в клубах, на суаре и званых обедах, где встречался с гигантами политики и литературы. Среди его собеседников были Алексис де Токвиль и Виктор Гюго. Статус его кардинально изменился – взлетел до небес. Человек, плывший с ним на «Канаде» и весьма высокомерно относившийся к нему в силу расовой принадлежности, теперь скромно подошел, держа шляпу в руках, и униженно попросил познакомить с Гюго и его друзьями. Браун не без удовольствия отказал.
Однако как бы гладко все ни складывалось, столкнуться с определенными трудностями пришлось с момента расставания с Крафтами. Его восторженно принимали в высшем свете, в кругу богатых и знаменитых. Порой он получал солидные подарки. Год назад мэр Ньюкасла преподнес ему от дам города кошелек ручной работы с двадцатью золотыми соверенами (по нынешним меркам, несколько тысяч долларов). Поддерживали его и представители рабочего класса: в Шеффилде работники фабрики серебрения тоже собрали для него деньги «в знак признания его заслуг»[610].
И все же доходы были нестабильны, Браун с трудом обеспечивал себя и дочерей, которые остались в Америке и которых он не собирался покидать так надолго. Он планировал вернуться несколько месяцев назад, но из-за закона о беглых рабах не смог. Браун прилагал все усилия, чтобы организовать выезд дочерей в Европу. А пока высылал деньги, забывая о собственном комфорте.
В один особенно «мрачный день» в Лондоне он отправил дочерям практически все деньги и не смог оплатить проезд к месту выступления. Он думал, что выступать придется поблизости, а оказалось, нужно ехать за сотню километров. У него оставался один шиллинг. И тут у фонаря он встретил беглого раба из Мэриленда. У этого человека не было ни работы, ни денег, ни еды. Выслушав его историю, Браун отдал последнее. Бывший раб разрыдался и сказал: «Вы первый друг, какого я обрел в Лондоне»[611]. Браун не мог забыть этого человека, одного из множества нищих беглецов, которых встречал. За год он столкнулся со столькими несчастными, что стал предостерегать соотечественников от переезда в Англию. Всем им и тому человеку
