Дравика с красным деревом и бабочками на булавках, запахи выпечки, сумрачный лабиринт коридоров с портретами, зловеще наблюдающими за каждым шагом. Что-то вроде дома.
дома.
Разрушитель Небес в ответ посылает мне кое-что – воспоминания о космосе. Не о пустой черноте, а о пространстве, полном фиолетового свечения, с газом и звездами, скопившимися вокруг раскаленного белого ядра, и я смутно сознаю, что это туманность. Значит, вот что Разрушитель Небес считает домом?
«идти внутрь?» – спрашивает он.
внутрь, соглашаюсь я.
Все замирает, а я двигаюсь. Или мы двигаемся. Мы перемещаемся вместе, и это такое же предельно реальное ощущение, как стремительное падение в момент перехода ко сну, только следуем мы по ярко-зеленой линии. Мы проносимся через похожий на пещеру бункер, вверх по лестнице и мимо кухни, и еще сотни линий расходятся вокруг нас – зеленые вены в потолке, в стенах, они узловатой паутиной достигают крыши и уходят в землю, и я вдруг понимаю, что это: системы жизнеобеспечения особняка. Сам особняк темный и размытый, если не считать этой зеленой сети, но я сосредотачиваюсь на мыслях о картинах. О кроватях. Об окнах. О мягкости простыней, о грубости холста, на который нанесена краска, и наконец, изо всех сил, – на мыслях о холодном прозрачном оконном стекле.
пройди через него.
Разрушитель Небес пытается, и у меня екает в животе, когда он бросается вперед, а мою кожу обжигает горячая завеса оранжевого света, вспыхивающего перед оконной рамой.
«не могу», – грустно говорит он.
можешь. я в тебя верю.
«верю?»
Я замираю. Я никогда не верила в него и не доверяла ему, ведь так? Изуродовала его в бою с Ольриком, пренебрегая его чувствами. И вообще, кому я когда-нибудь доверяла?
друг, говорю я и вспоминаю Джерию, те ночи, когда она стучалась ко мне и спрашивала, все ли со мной хорошо, даже если я прогоняла ее. В памяти возникают Ракс и Мирей – эти двое помогли мне уйти с пресс-конференции. Не друзья, но… я им благодарна. Даже Дравик появляется в моих воспоминаниях – тот Дравик, который тренировал меня, а не тот, который теперь избегает любых моих вопросов.
На этот раз я намеренно открываю свою память, и Разрушитель Небес смотрит. Впитывает. При просмотре чувство меняется – одиночество. Глубокое, непроглядное одиночество, которое в седле длится вечно, но что-то мерцает на самом дне – слово «друг». Его идея-побуждение-суть, грубо обработанный смысл, который я пытаюсь ухватить, начинает проясняться, и боевой жеребец радостно вызванивает:
«пройти через него с другом!»
Мы снова передвигаемся вместе, вертим нашей головой – или где там помещаются наши органы чувств, – и оглядываем особняк. Один из множества зеленых узлов на потолке вспыхивает оранжевым, и я чувствую, как Разрушитель Небес тянется рукой, но без помощи руки, и сдавливает его. Узел сопротивляется, мигает быстро и ярко, а затем рассыпается на тысячи осколков оранжевого свечения. Я выбираюсь из боевого жеребца и мчусь вниз по трапу, Луна ждет на мостике, радостно виляя хвостом. Я наклоняюсь, чтобы приласкать ее.
– Видишь? Не так уж сложно было, правда?
Луна лает, металлический звук разносится по похожему на пещеру бункеру, но взгляд сапфировых глаз робопса устремлен не на меня. А куда-то мне за спину. На Разрушителя Небес.
Я оборачиваюсь и вижу: зияющая дыра в его груди исчезла.
Вместо огромной пробоины в корпусе Разрушителя Небес, где помещается кабина… снова гладкий металл. Не со следами сварки, а настолько гладкий, словно дыры в нем никогда и не было. Она затянулась. У меня путаются мысли: я провела в нем от силы несколько минут, все двери и окна особняка заперты, ни одна команда механиков не смогла бы попасть сюда и починить его так быстро. Луна? Нет… Луна – сторожевой пес. Хоть в ИИ я и не разбираюсь, но знаю, что роботов он не чинит, тем более вот так. Это же…
Невозможно.
У меня опять галлюцинации? Может быть, а может, и нет. Разрушитель Небес не такой, как все, – он говорит со мной. Если он способен чинить себя сам, это объясняет, почему я никогда не видела рядом с ним механиков и почему Дравик уклоняется от расспросов о них. Как? Почему? За все время изучения баз данных я ни разу не видела упоминаний о боевых жеребцах, которые исцелялись бы сами. Каждому нужна команда как минимум из двенадцати человек – инженеров, программистов, физиков, полимеристов…
Сосредоточься. Потом у тебя будет время, чтобы обдумать все это, а пока остается несколько часов, чтобы подготовиться к ловушке Тализ.
* * *
Ночные клубы существуют не только для благородных.
Их много в Нижнем районе и еще больше в Центральном, и все они изрыгают из динамиков лютневую и синтетическую музыку – настолько громкую, что сотрясается округа, но благородные могут позволить себе более качественную звукоизоляцию. Я стою перед чистым беломраморным зданием, чувствуя, как приглушенные басы вибрируют под серебристыми мысками моих туфель: дождавшись заката, я оделась получше и сбежала, стараясь не потревожить Киллиама, который наверняка оповестил бы Дравика. Название «Аттан», изображенное антигравитационной водой и служащее вывеской над входом в клуб, – словно издевательство, ведь в нескольких милях от места, где я стою, люди вынуждены вымаливать воду. Я сжимаю крестик матери, спрятанный под шейным платком в тон моему серебристому жакету.
Вперед.
Я попадаю в длинный коридор, наполненный темнотой – густой, черной, из тех, в каких разводят растения, детей или плесень. Джунгли. Когда-то они существовали на земле, и клуб обращается к утраченной мечте, которой мы никогда не познаем, – с пальмовыми ветвями, вазонами, полными кисловато благоухающих орхидей, благодаря генной инженерии переливающихся всеми цветами радуги во мраке. Растениями, выращенными на трупах, как я теперь знаю.
Вперед.
Атмосферу оживляют насекомые и мелкая живность, издающая хриплые звуки и беспорядочно выпрыгивающая у меня из-под ног. Кажется, это лягушки, но не тускло-зеленые существа из учебников: эти неоново светятся и прилипают к любой поверхности. Повсюду благородные в облегающих кожаных жакетах и корсетах. На голографических турнюрах и пелеринах вспыхивают порхающие бабочки, океанские волны, цветы. На лицах маски шутов, горничных и чумных врачей, маски из отполированного белого дерева, и они глазеют на меня.
Точнее, некоторые глазеют. А большинство… наслаждается. Эти корчи, характерные для любого борделя, эти будто налитые молоком глаза тех, кто вдыхает пыль, – все то же, что и в Нижнем районе, только с брендами и следами пластических операций вместо болячек и тряпья. Вышибалы не столько вышибалы, сколько плохо замаскировавшиеся стражники в неформальной одежде. Музыка слышится тем громче, чем
