нет угрожающего пламени – кроме вновь водруженных на отдельные столбы красных транспарантов, бьющихся на ветру. Сдерживающий гибридов забор медленно плавится от вездесущей степной огненной бури, и в городе ощутимо тает последний лед. Из-за пепельного марева не разглядеть, стоит ли огненная завеса до сих пор, но Ильяна убеждена, что, пережив эту ночь, они встретят рассвет с пустым горизонтом. Только она пока не знает, как долго эта ночь будет длиться.
Она оглядывается на здание администрации города, куда силовики отступают от взволнованной толпы, и ждет нового выпада сразу же, как скрывается последняя фигура. Решительные активисты с грохотом опустошают все доступные мусорные баки и пытаются развести в них костры для согрева для общего тепла, домой расходиться никто не планирует – громкая просьба передать спички возвращает Ильяну к собственной реальности. С крыши автомобиля все еще лениво журчит: «Граждане… спокойствие… не согласовано… сила…», – но это лишь дежурная мера, пока забитые мышцы рук гудят и ноги уводят защитников режима с вражеского асфальтового поля.
– Задача отогнать толпу от института выполнена! Пожар потушен! (Здание дотлело само собой, огонь нехотя перекинулся на соседние здания, но народ оттеснился на безопасные улицы.) Больше тут делать нечего! Разрешите отход задействованных сил! – Пришлый командир лет сорока на вид орет в рацию, сжимая пластик до хруста. Рация орет в ответ: «Ждите особого распоряжения!» – и связь окончательно прерывается. Командир и так долго ловит радиопомехи, но безуспешно, и ему остается только с грохотом выкинуть бесполезную коробку в стену.
Плохая оказалась идея – согнать силовиков на передышку в прохудившееся каменное здание, из которого не сделать заставу. Окна закрыть нечем, а просторный холл на цокольном этаже лишен нормальных мест для размещения – многие из уставших за шестнадцать часов стояния под толпы напором обессиленно валятся на холодный каменный пол. Учитывая выросшую численность людей (и прочих) на улицах, здесь придется ночевать, чтобы вовремя предотвратить мародерство и нападения на мирных жителей. Командир по-прежнему считает, что группки детворы настырных и упертых – рассосутся к утру, потому он в справедливость ярости не верит.
Пете повезло пробраться в здание, чтобы отдохнуть – могли бы как гибрида выпереть охранять всю ночь хлипкие двери. Если навалятся, то снимут с петель запросто, как он с себя – шлем, прилипшую к пересохшей коже балаклаву и перчатки с закостенелых пальцев. На службу его выгреб капитан, не позволяя сбежать от «ответственности». Им, взрослым мужчинам, что-то незримое запрещает выражать эмоции открыто, поэтому они топят боль в безразличной собранности и расходятся по местам с одной мыслью на двоих: «Я ее не уберег». Петя – безбоязненно вперед, а капитан – осторожно назад.
Пете повезло – стоять и держать, потому что могло быть и хуже. Но в глазах прочих мужчин, не понимающих, ради чего они вышли сами и ради чего выходят против них, – он слабак.
Один из таких задир подсаживается к Пете на произвольно опрокинутый стол-скамейку, и тот еле-еле удерживает себя на месте, лишь бы не подорваться на и так ослабшие ноги. В институте к нему часто подходили вот так «поучить». Навы выглядят заведомо слабыми и беззащитными.
– Поддерживаешь их, да?
Откуда взялись силы провоцировать у этой сволочи, ума не приложить. Но Петя нехотя отвечает своим природным голосом – тихим, слабым, спокойным:
– Те, кто в этом городе родился, – все свои. Мы тут не ради северных выплат и не прячемся от жены, которая осталась в городе покрупнее. Ты, кстати, тоже отсюда никогда не выберешься.
– Не понял? – Собеседник громко фыркает. – Ты че несешь вообще, гадость? – Смело тычет локтем Пете под ребро и попадает в надежно спрятанную под одеждой чешую, но боль все равно такая, как если бы его ткнули в голый бок. Тот кривится, отворачивается, и воротник свитера, надетого под форму, сползает с шеи, обнажая жабры. – А че это у тебя такое?
Этот служака прибыл сюда за сотни километров отсюда, подписал десятки бумаг о неразглашении, получил тысячу предупреждений о том, чтобы не контактировать с местными, забыл о том, когда видел родную семью, которая ждет его дома, – и все равно он тянет свои грязные руки к чужим жабрам, которые мог бы молча принять за грязь или неверно упавшую тень, и на следующий день забыть о них. Такие они, люди, вечно лезут не в свое дело.
Вчера бы Петя встал и ушел, отвернулся или даже стерпел прикосновение. Но если чему и может научить разъяренная толпа, которая кидается на заведомо неприступную черную стену из высоких мужчин и женщин в броне, не боясь последствий, – так это нападать, даже если шансов нет.
– Руку убрал! – Карпов отмахивается от повышенного к себе внимания и крепко прикладывается кулаком по предплечью мужчины. Тот одергивается, вскакивает, пихает в плечо обидчика – остро воспринимает грубый отказ. Петя тоже встает, надеясь убить остатки чужой уверенности своим ростом, а в ответ – получает в лицо.
В спокойном по обыкновению Пете вскипает ярко-алая кровь. Он ее сплевывает на мокрый от беспечно разлитой воды пол, потому что никто не экономит питьевой запас в пластиковых бутылках. Мусор копится в углу: допивая, чужаки сразу же сжимают непривычную для славгородцев тару с противным треском и отбрасывают ее в сторону, образуя большую кучу своей чрезмерной жадности. В некоторых бутылях еще остается вода. Не в силах выдержать и это кощунство, Петя нападает на подонка со спины, чтобы отомстить за все и всем в его лице. Убийцы Григории Рыковой будут наказаны, и вот – один из них.
– Хватит! – За спиной два голоса сливаются воедино: раздраженный командирский и… Гришин.
Петя перестает наотмашь бить кулаками своего противника только из-за ее голоса. Оборачиваться боится – вдруг ему кажется? Поднимается с пола на дрожащих ногах и тупится в саднящие от ударов костяшки.
– Петь, ты с ума сошел?..
Он? Вполне возможно. С ним разговаривает мертвая подруга – в этом аду, посреди кучи встрепенувшихся чужаков.
Гриша идет к нему долго, сильно хромая на уничтоженную сегодняшними усилиями ногу. Повязка на бедре прилипает к ране, сохнет заскорузлая марля, но плоть под ней точно не гниет, жар к ее щекам приливает только из-за злобы на окружение и духоты в воздухе закрытого помещения. Заживет все равно быстро, как на собаке.
– Нельзя тебя и на секунду оставить!
– Гриша, ты?
Петя не верит своим глазам, когда находит силы шагнуть вперед ей навстречу. Выглядит она неважно – волосы прилипли к лицу, форма грязная, кожа болезненно бледная, щеки впалые, но все же краше,
