Там им предстояло провести несколько дней.
Отель находился на Сент-Эндрю-сквер, в центре аккуратного стильного нового района с особняками и банками. На него отбрасывала тень высокая колонна, установленная в честь британского лидера, выступавшего против аболиционизма, но планам двух Уильямов это помешать не могло. Они решительно готовились к новому аболиционистскому путешествию. Рассказ Уильяма о кризисе в Бостоне и об успешном бегстве от охотников за рабами, несомненно, порадовал Брауна. Все это можно было использовать в предстоящих выступлениях. А у Уильяма было немало вопросов о совершенно иной культурной и политической сцене[620].
Британцы гордились историей освобождения. Здесь были активные противники рабства, занимавшие самое высокое положение. Супруг королевы Виктории Альберт открыто выступал против рабства. Если в Соединенных Штатах на аболиционистов могла наброситься разъяренная толпа, здесь ораторов приветствовали очень сердечно, а самыми благодарными и восторженными слушателями были освобожденные американцы, такие как Браун и Крафты. Британия, по сатирическому выражению одного из журналистов, испытывала настоящую страсть к «подлинно черным»[621].
Но не все поддерживали американских аболиционистов. Торговля с Соединенными Штатами была выгодна Великобритании. Отношения с хлопковыми плантаторами-рабовладельцами Юга были самыми тесными. Глазго, Бристоль, Ливерпуль и другие крупные города обогащались на американском рабстве. Кроме того, в самой Англии существовали серьезные социальные проблемы: ужасающая нищета, трудовые конфликты, безумный страх власть имущих перед политическими беспорядками. Естественно, новичкам в этом мире, какими были Крафты, приходилось действовать весьма осторожно.
Хотя расовые предубеждения здесь были слабее, чем в Америке, и элита принимала их, Крафтам очень скоро пришлось ощутить на себе предубеждения, денежные и классовые[622]. Им требовалось найти способ собирать деньги, хотя их не слишком интересовали «денежные операции ради собственной выгоды»[623]. Кроме того, нужно было выработать стратегию действий, учитывающую классовые особенности нового мира.
Их ждал печальный сюрприз – резкие разногласия между аболиционистами. Крафты стремились сохранить независимость, однако их уже сочли друзьями Гаррисона – по письмам, которые они привезли с собой. Беглые рабы, ставшие ораторами, должны были выбрать, на чью сторону встать[624]. Таких ораторов становилось все больше, среди них – Генри «Бокс» Браун и Джозайя Хенсон. И это вызывало беспокойство организаторов. Как позже писал Фредерику Дугласу Уильям Уэллс Браун, «слишком многие наши беглые братья считают, что, раз могут у камина рассказывать о своих страданиях в рабской тюрьме, им вполне по плечу роль ораторов». Многие становятся «практически нищими попрошайками»[625].
Крафты имели особое преимущество: их история была широко известна. Кроме того, Эллен предстояло стать пионером на британской лекционной сцене[626]. В Америке она была одной из первых беглых рабынь с Юга, избравшей путь оратора. Но до первых выступлений было далеко. Крафтам предстояло впервые выступить перед Новым годом, однако Эллен все еще была слишком слаба для переездов. Поэтому Уильям вместе с Брауном отправился в церковь на Николсон-стрит в одиночку.
Выступление организовало Эдинбургское общество эмансипации женщин, поэтому в церкви собралась «респектабельная публика». Всех привлекала история Крафтов. Вместе с двумя Уильямами на сцене расположились известные священники, а также аболиционисты. Отсутствие Эллен расстроило слушателей, однако Уильям сумел завоевать их сердца с первого же слова. Закончил он выступление так: «Слава Богу! Я свободен!»
Как и предсказывал Браун, слушатели разразились аплодисментами. Затем Уильям рассказал о законе о беглых рабах и о событиях в Бостоне, после лукаво предложив рассказать историю их бегства с Юга.
Слушатели ожидали услышать историю насилия и мучений, но рассказ Уильяма был пронизан тонким чувством юмора. Он сразу вызвал смех, рассказав, как просил пропуск для поездки, сообщив работодателю, что хочет сопровождать жену к больной тетушке. «Наконец мне позволили поехать, – говорил Уильям, – а жена, вместо того чтобы ехать к тетушке, отправилась к дядюшке в Филадельфию!»
С еще большим восторгом слушатели восприняли историю о заселении в отель Чарльстона. Уильям рассказывал, как поддерживал «хромого» хозяина, чтобы тот не упал. Наибольший восторг вызвала история о дороге в Ричмонд. Уильям рассказал, как романтическая девушка вздыхала об Эллен: «Никогда еще молодой человек не нравился мне так сильно!» От смеха слушателей задрожали балки.
Задолго до драматической кульминации в Балтиморе и финала истории в Филадельфии стало ясно: Уильям и в одиночку способен побудить слушателей к действию. В Эдинбурге, как и в других местах, организация, которой явно недоставало энергии, получила новый стимул. Сразу после выступления два священника отдали голоса в их поддержку. Группа единогласно решила сделать все что в их силах, чтобы способствовать отмене рабства в Соединенных Штатах Америки.
По мнению Брауна, Уильям мог стать «любимцем шотландцев» даже без Эллен. Два Уильяма блестяще завершили непростой год и с явной надеждой смотрели в год новый, 1851-й[627].
* * *
Они продолжали завоевывать Эдинбург. Новый год встретили вместе, а затем их пригласили на вечер Эдинбургского общества умеренности в Мюзик-холл. Здесь их сделали пожизненными почетными членами общества и они удостоились специального выступления президента.
«Как унизительно для американцев будет узнать, – воскликнул президент, – что люди, которых они считали настолько недостойными, теперь в центре просвещенного Эдинбурга, где те занимают почетное место на нашей аристократической сцене! Долой несправедливый закон о беглых рабах! Долой аристократизм кожи! Да исчезнет навеки самая чудовищная и жестокосердная система угнетения на этом свете… Да погибнет американское рабство!»
Вечерами два Уильяма выступали, днем осматривали достопримечательности. Браун был неутомимым исследователем. Его интересовало все: история, политика, живопись. Он не выпускал из рук 400-страничный путеводитель. Они прошли по «Королевской миле» от Эдинбургского замка, где располагались армейские казармы, до дворца Холируд, где пожилая краснолицая женщина «с потрепанными кудрями» и на удивление широкой шляпой провела для них экскурсию. Они увидели ту самую комнату, где был убит итальянский любовник шотландской королевы Марии Стюарт.
Побывали в доме знаменитого проповедника и писателя Джона Нокса. Брауна глубоко тронули слова, написанные над входной дверью: «Возлюби Господа всем сердцем твоим и возлюби ближнего твоего, как самого себя». Они смотрели на эпичные холсты в Королевском институте – картины Рубенса и Тициана. Наибольший интерес публики в музее вызывал суровый, в мрачных тонах портрет семьи Ломеллини кисти Антониса Ван Дейка.
Но больше всего изумляли Уильяма самые обычные вещи. Утром после первого выступления, когда они с Брауном прогуливались после плотного завтрака, им встретился белый мужчина, ведущий под руки двух чернокожих женщин.
«Если бы они были в Джорджии, – сухо заметил Уильям, – рабовладельцы заставили бы их идти гораздо быстрее, чем здесь». Он имел в виду, что расисты наверняка выгнали бы их из города. Браун ответил, что подобные предубеждения существуют и
