в Филадельфии, и в Нью-Йорке. Впрочем, Браун отлично понимал, о чем говорит Уильям, поскольку столкнулся с этим. А до него то же происходило с Фредериком Дугласом и многими другими: непривычное чувство одновременно заметности и незаметности. Чернокожим было непривычно видеть, что их воспринимают как людей, как мужчин.
Брауну нравилось наблюдать, как Уильям знакомится с новым миром. Другу он писал: «Когда мы идем по улицам, мне нравится наблюдать за выражением лица Крафта. Я вижу перемены, которые происходят с каждым беглым рабом в первые месяцы жизни в этой стране». Даже спустя шестнадцать месяцев после прибытия в Англию Браун продолжал удивляться. То же происходило с Уильямом. Увидев спокойную прогулку белого мужчины с черными женщинами, он представил новую жизнь для себя и Эллен – жизнь, где они смогут быть вместе, признаваемыми и незаметными.
Панорамы[628]
В третий день нового года Эллен почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться в Эдинбург и присоединиться к Уильямам. Браун позволил супругам провести в сказочном городе вечер наедине, а сам отправился в более мрачный Глазго, где им предстояло выступать втроем.
Международный дебют Эллен состоялся в ратуше Глазго, расположенной в центре торгового района, в нескольких кварталах от района, который Фридрих Энгельс называл «самой страшной трущобой Европы». Во время революций 1848 года голодные люди взбунтовались и окружили ратушу. Им противостояла новая полиция Глазго – первая в стране. Ее создал человек, которого называли отцом Глазго. Он сделал состояние на вирджинском табаке, выращенном рабами[629].
В тот день ратушу окружили совсем другие люди. Все стекались в Гранд-холл, самый большой публичный зал Глазго, возвышавшийся над крытым фруктовым рынком, откуда исходили ароматы спелых плодов. Некогда именно здесь Дуглас побудил слушателей выступить против американского рабства с криками: «Позор!»[630] В этот вечер зал был заполнен до отказа: послушать Эллен и Уильяма пришли три тысячи человек, сотням билетов не досталось. Афиши обещали «БОЛЬШОЕ СОБРАНИЕ ПРОТИВ РАБСТВА», где должны были выступать два Уильяма и «БЕЛАЯ РАБЫНЯ» Эллен. Такой титул ей совсем не нравился, но пока приходилось терпеть[631].
Более трех часов Эллен сидела на почетном месте рядом с мужем, Брауном и уважаемыми жителями Глазго, среди которых был и член парламента. Она видела, как тысячи людей громко заявляли: «Однажды американское рабство падет, чтобы никогда больше не возродиться»[632]. Если верить газетным статьям, Эллен пела, ее голос сливался с мягким баритоном Брауна и более низким голосом мужа. Мы не знаем, какие песни они выбрали, но одна из песен Брауна «Развевайся гордо, флаг борьбы с рабством» – это новый текст на мотив любимого гимна шотландцев «Старое доброе время»[633]. Ближе к завершению вечера Уильям представил собравшимся свою жену. Эллен встретили «громовыми» аплодисментами[634].
После выступления супругов проводили в особняк в нескольких километрах от ратуши, где остановился Браун. Один из самых роскошных домов округи принадлежал богатому человеку, с которым Браун познакомился в Лондоне. Особняк находился на Лорел-Банк, на Килпатрик-Хиллз, далеко от трущоб, которые когда-то поразили Энгельса. Дом произвел глубокое впечатление на Брауна. Дугласу он писал, что это «одно из самых красивых мест, где я когда-либо бывал»[635]. Вот в такой обстановке теперь встречали Эллен и Уильяма.
Крафты и Браун продолжали штурмовать Глазго – и действовали успешно. Теперь в выступлениях использовали пророческую картину, карту и историю – три в одном: эпическая панорама несколько десятков метров длиной, уходящая в глубину веков.
* * *
За два года до встречи с Крафтами, в 1847 году, Уильям Уэллс Браун был зачарован такой же удивительной картиной: в Бостоне вместе с сотнями туристов совершил виртуальное путешествие по реке – посетил знаменитую Большую панораму реки Миссисипи Джона Бенверда. Эта картина считалась самой большой в мире. В темном зале разыгрывалось настоящее светомузыкальное шоу. Перед зрителями медленно разворачивалась «пятикилометровая картина». Браун видел прекрасные изображения городов, где побывал в бытность свою стюардом на пароходе и помощником работорговца: Сент-Луис, Натчез, Новый Орлеан…[636]
Эту «Большую панораму» любили все: Чарльз Диккенс, королева Виктория, сенатор Джон Колхаун. Он особенно отмечал «верность природе». Браун тоже был поражен, но по другим причинам. По этому маршруту шли те, кого «продавали вниз по реке»[637]. Художник приложил все усилия, чтобы точно изобразить меловые утесы и испанский мох, тонкую игру света при смене дня и ночи, только ни один штрих, ни одно слово не напоминали о мире, который был ему хорошо известен. Люди, которых он любил, их труд, жизнь и страдания словно не существовали. И в тот момент Браун поклялся сделать собственную панораму и вернуть себя и свой народ в образ Америки, которому они принадлежали по праву.
Первые наброски сделал в Бостоне, но именно за морем ему, наконец, удалось собрать средства, чтобы нанять художников и воплотить мечту: на «холсте длиной 600 метров» изображались двадцать четыре сцены. В действительности она была скромнее – около 9 метров в длину и 3 метров в высоту[638]. Браун тщательно выбирал сцены для панорамы. Он стремился воздерживаться от «изображения отвратительных картин пороков и жестокости, которые являются неотъемлемой стороной рабства», чтобы рабовладельцы не обвинили его в преувеличениях[639]. Панорама Генри «Бокса» Брауна включала яркие сцены страданий, а также описание бегства Эллен. Эта панорама подверглась острой критике со стороны не только рабовладельцев, но и британской прессы.
Ее продемонстрировали публике осенью, причем с большим успехом, хотя недоставало динамики, размеров и блеска. В отличие от «Бокса» Брауна, который использовал трио «музицирующих фей» (младшей было всего шесть лет), которые играли на виолончели, арфе и скрипке за движущейся картиной, Уильям Уэллс Браун рассказывал и пел перед неподвижным холстом[640]. Тем не менее панорама Брауна считалась превосходной, – и вскоре к автору присоединились Крафты.
* * *
«Иллюстрированную лекцию об американском рабстве» показывали в Торговом зале Глазго в половине восьмого. В это время город отдыхал, а клубы дыма из печных труб сливались с вечерним небом. Плата за вход составляла шесть пенсов (полшиллинга в первый ряд). Зрители по двойной лестнице поднимались в элегантный зал с газовым освещением, где их ждала панорама. Эллен тоже ожидала демонстрации. В зале гасили свет, и Уильям Уэллс Браун начинал показывать яркое подсвеченное полотно, сцену за сценой. Эллен никогда не видела ничего подобного, хотя изображенный мир был ей хорошо знаком.
Уильям Уэллс Браун, словно божество, летел сквозь пространство и время, делая зрителей свидетелями повседневных страданий на полях,
