результатом которых становились мягкая и удобная хлопковая одежда, сладкий чай и душистый табак. Он показывал красивые здания, где мучили и терзали рабов, загоны и площади, на которых торговали людьми. Он показывал и людей: светлокожие сестры, проданные по высокой цене (зрители с легкостью догадывались, с какой целью их покупали), закованная в цепи мать, которую исхлестали кнутом за то, что отказалась расставаться с ребенком[641].
Все это было хорошо знакомо Эллен. Однако у Брауна были и новые темы, увековечивающие сопротивление чернокожих. Он не драматизировал подпольную железную дорогу и благотворительность квакеров. Его героями стали мужчины, женщины и дети, которые освободились сами и освободили других. Эллен слушала рассказ Брауна о мужчине, который, переодевшись женщиной в трауре, прошел мимо хозяина и городских чиновников и сел на пароход в Буффало. Все это он проделал так же мастерски, как и Эллен. Мало того, позже вернулся за женой! Браун рассказывал о матери, которая во время ледохода прыгала с льдины на льдину, держа на руках ребенка. Он описывал героическую битву, в которой борцы за свободу поднялись все как один. И Эллен начинала представлять себя среди них.
Для всех это стало откровением. Когда свет зажегся, Браун продемонстрировал зрителям реальный рабский ошейник, подаренный ему женщиной, которая его носила. Это было доказательством достоверности рассказанного. Браун заговорил о том, как британцы могут способствовать переменам. Они могут использовать свою покупательную способность, предпочитая приобретать товары, изготовленные без применения рабского труда. Могут финансировать движение аболиционистов и покупать книги Брауна. Могут купить небольшую фотографию Эллен – в том самом виде, в каком она бежала из рабства: в мужской одежде, цилиндре и ярком галстуке. На снимке Эллен замерла, но на самом деле двигалась вперед и вперед.
Суаре[642]
Так много приглашений! Несколько недель Браун с Крафтами колесили в окрестностях Глазго, поскольку сотни желающих не смогли попасть на последнюю лекцию, прошедшую с настоящим аншлагом. Они выступали и в небольших городках, таких как Пейсли и Кэмпси, Гурох и Гринок. Названия были так же непривычны для их языков, как вкус знаменитого шотландского хаггиса для американских желудков.
Когда они наконец понеслись на север на последнем железном коне, Браун с облегчением смотрел, как исчезают вдали высокие печные трубы и клубы дыма над городом, сменяясь небольшими сельскими домиками среди распаханных полей и пастбищ, широких террас и живописных деревьев. Браун с нетерпением ждал, когда удастся увидеть величественный замок Стирлинг, место убийств и коронаций, и немедленно потащил бы Крафтов на экскурсию, но им предстояло выступить в Данди, на реке Тэй.
Шестнадцать сотен человек заплатили приличные деньги, чтобы увидеть их панораму. Среди зрителей были самые известные жители города, которые навестили их через несколько часов после прибытия в город. Все трое пили крепкий горячий чай. Браун дремал и был не расположен принимать гостей, но услышав имя пришедшего невысокого, очень живого 76-летнего джентльмена, мгновенно вскочил на ноги.
За свою долгую жизнь доктор Томас Дик побывал директором школы, священником, христианским философом и даже астрономом, против чего всегда возражали родители. В возрасте восьми лет он увидел пронесшийся по небу огненный метеор, и это зрелище так его поразило, что он начал мастерить астрономические инструменты из старых очков. Его отец Манго Дик, ткач из Данди, печально разводил руками и твердил: «Не знаю, что вырастет из этого парня, Тэма! Его не интересует ничего, кроме книг и стекол!»[643]
С того времени доктор Дик прославился книгой «Солнечная система» и стал истинным аболиционистом. Он с поразительной нежностью приветствовал Эллен. Когда старый астроном пожимал ей руку, по его худой щеке потекла слеза. Заметив это, Браун прошептал: «Как бы мне хотелось, чтобы те рабовладельцы и сторонники рабства в Америке, считающие себя христианами, которые читали философские труды этого человека, сейчас оказались здесь!»[644]
В последний день в Данди Браун и Крафты отправились в коттедж Дика в Браути-Ферри. Из гостиной он пригласил их в обсерваторию, где позволил посмотреть в его инструменты – микроскоп и телескоп, – чтобы сначала увидеть мир в миниатюре, а потом поглядеть на звезды.
Столь же теплый прием ожидал Брауна и Крафтов в гранитном Абердине, зажатом между реками Ди и Дон[645]. Взрослые и дети выстраивались в очереди, чтобы увидеть двадцать четыре сцены Америки и услышать рассказы беглых рабов. Выступали в основном два Уильяма, а Эллен сидела рядом с мужем, смотрела на слушателей, а в конце поднималась, чтобы сделать реверанс[646]. И все же ее присутствие было важно: когда ее не было, зрители уходили разочарованными.
Почему же она молчала на публике? Возможно, это стратегическое решение: в Англии женщин, выступавших на сцене, категорически не принимали. В этом отношении здесь было даже хуже, чем в Америке, несмотря на то что Британией правила королева Виктория. Кроме того, Эллен остро осознавала: любая публичность «лишь усилит жестокость» по отношению к ее матери, о чем не раз говорила друзьям[647]. Могли иметь место и определенные разногласия, особенно из-за термина «белая рабыня», который нравился обоим Уильямам и категорически не нравился Эллен[648]. Она всегда считала себя чернокожей, а это словосочетание уничтожало ее этническую принадлежность[649]. Вполне возможно, Эллен вообще не хотела разъезжать с выступлениями.
Мы знаем, что Эллен ярко выступала вне сцены, – когда сама хотела. Один журналист вспоминает банкет, устроенный вскоре после приезда Крафтов в Англию. Эллен спросили: «Действительно ли рабы достаточно разумны, чтобы позаботиться о себе, если их освободят?» Она ответила: «Сейчас они заботятся о себе и хозяине. Если станут свободны, то уж точно смогут позаботиться только о себе»[650]. Такие остроумные экспромты были необходимы, поскольку мелочная политика, которой они так старались избежать, грозила поглотить их целиком и полностью.
* * *
Из Абердина в Эдинбург возвращались пароходом, а не поездом. Брауну и Крафтам хотелось полюбоваться побережьем, да и погода выдалась необычно теплая, скорее апрельская, чем февральская. Они только что выступили перед Обществом абсолютной трезвости и поднимались на борт около полуночи, однако романтический и всегда полный сил Браун описывал это очень возвышенно: «Ночь выдалась великолепной. На небе не было ни единого облачка. Чистый, свежий воздух буквально блистал, – такое я видел крайне редко. Луна находилась в зените, – пароход и все вокруг было необычайно красиво»[651].
Их любезно встретили в гостиной корабля, персонал был вежлив. Браун с радостью увидел экземпляр газеты Фредерика Дугласа «Полярная звезда». Глубоко тронутый, он положил рядом свой экземпляр
