– гибнуть. – Ее розовые губы – как лепесток, изогнувшийся в пепле. – Ты грешишь ужасно, овечка.
Церкви я не знаю – ее знала моя мать. Писания тоже, в отличие от матери. Зато я знаю таких людей, как Тализ. Флагеллантов, бичующих себя, чтобы стало легче. Кровь для них как целебный бальзам, а боль словно аттракцион или дорогой напиток, который следует смаковать, а не жизненная реальность, неизбежная для многих. Она жадно пьет мою боль, не сводя глаз с крестика моей матери.
– Ты молишься, овечка?
– Не твое собачье дело.
– А-а… значит, молишься.
Тализ встает с дивана и подходит к моему креслу. Ее духи пахнут жимолостью, я сжимаюсь, готовая ко всему – к удару ножом, ладонью, кулаком… но она лишь ласково отводит со лба мои черные волосы.
– Я вижу это по тебе: ты страдаешь. Ты застыла во времени, живешь в боли, и лишь Бог может избавить тебя. Он прощает, Синали. Всё. От тебя требуется только попросить об этом.
Мое лицо каменеет. Ее черные глаза смутно виднеются под вуалью, прохладные пальцы проводят по моим костяшкам, кожу на которых я содрала ударом по маске.
– Тебе больше не пришлось бы убивать. Не пришлось бы страдать. Ненависть в твоем сердце не от тебя, ее насадил туда Литруа. Еще не поздно оставить змея и принять Бога.
Из-за него погибли 155 человек. И еще семеро умерло или умрет из-за меня. Всего на миг являются мысли о другой жизни – мирной и спокойной, где можно пить в кругу сверстников и отвечать на звонки мальчишки. На диване Тализ вдруг возникает красавец с серебристыми глазами. «Если бы всех твоих врагов не стало, Синали, что бы ты делала тогда?»
Для меня нет покоя, Сэврит. Я выбрала свою судьбу.
А судьбу моей матери выбрали благородные, и за это я никогда их не прощу.
Я замечаю движение: что-то маленькое, неоново-черное выпрыгивает из-под рукава Тализ и касается моей руки липкими перепончатыми лапками. В панике вскакиваю с кресла, Тализ быстро подхватывает лягушку с пола, бережно держа ее в ладонях.
– О, прошу прощения. Кажется, моя подружка горела желанием встретиться с тобой сильнее, чем я могла предвидеть.
– Вы… – рявкаю я, – эта тварь…
– Ночная тень, – невозмутимо поправляет она. – Вероятно, самое впечатляющее существо, которое мне удалось вывести в свободное время. Мне говорили, что одного прикосновения достаточно, чтобы вызвать интоксикацию у десятка взрослых мужчин. Я приняла противоядие вместе с чаем, а ты… м-да.
Ее улыбка под светящимся венцом совершенно умиротворенная. страх. Меня бросает в жар, в холод, снова в жар. Что-то похожее на статическое электричество липнет к легким – тяжелое, потрескивающее, и вдруг дыхание и движение век ощущаются как слишком замедленные. Голос Тализ доходит до меня вскользь, по касательной.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Синали фон Отклэр? О, искренне надеюсь, что завтра ты сможешь выехать верхом, ведь иначе тебе засчитают поражение в нашем поединке.
Срабатывает пружина, ловушка захлопывается.
Во рту пересохло, накатила слабость, кажется, что мой череп тает и стекает с шеи. Колени подгибаются, пока я иду к двери: всюду дерево, везде одинаковое, дверь исчезла – а, вот стык, – я толкаю ее, тащусь, цепляясь за перила, вниз по лестнице, спотыкаюсь, падаю, и мне кажется таким забавным, что я попалась. Смейся. Истерически смеюсь – я же была готова, я ждала, нарядилась, чтобы убивать, сражаться, а рухнула лицом в ловушку, отвлекшись на мысли о прощении, о лучшем будущем. О каком-нибудь будущем.
Чумные доктора наблюдают за мной, ждут, когда я перестану спускаться, ждут, когда я упаду, но Джерия однажды сказала, что падение лишь тогда становится падением, если после него не поднимаешься. Стробоскопы пронзительно светят в глаза, музыка умоляет двигаться под ее ритм, танцевать под звуки ее любви. Я спотыкаюсь на очередной лестнице и валюсь в море лиц. Тела теснятся вокруг меня, все они с глазами-драгоценностями, улыбками-кристаллами и венцами, все улыбаются мне, и я улыбаюсь им, и чувствую.
Больше я не одна.
Меня окружают сотни друзей. Они двигаются в такт со мной, касаются меня, зовут, они здесь, рядом со мной. Я в безопасности. Теплые пальцы под моей одеждой, теплые губы на моих губах, вкус крови – как соль с медом, и в самой глубине души, увядшей и полуживой, выброшенной на берег неизвестно где, я знаю, что больше никогда не буду одна. Больше никогда не буду мучиться одна в пустом доме, в пустой постели, в луже крови матери. Плакать и улыбаться, и снова плакать горящими слезами, стекающими по лицу. Я тянусь ко всем с распростертыми объятиями – еще, ближе, умоляю, вместе, – а потом что-то грубо оттаскивает меня назад: рука сильнее, чем моя. Чудесные огни и цвета блекнут, тускнеют, мои друзья отдаляются.
– Нет! Я не одна! Пусти меня!
Я отбиваюсь, вгрызаюсь во что-то теплое – в жесткую мышцу, снова ощущаю солено-медовый вкус крови, кто-то чертыхается, но не отпускает меня. Длинный коридор плавает в неоновом сиянии, красное размытое пятно прикрывает меня, прислонив к стене. Волосы оттенка платины поблескивают при вспышках стробоскопов. Я его знаю. Надо ему объяснить.
– Он обещал. После того, как все кончится. Так что нет смысла.
– Что ты несешь?
– Литруа. Человек с кроликом. Он убьет меня, как я и просила. – Смеюсь. – Хочу успокоиться. Но иногда я смотрю на Луну, на восход, на тебя… и тогда даже не знаю.
На мою щеку ложится его ладонь.
– Смотри на меня, Отклэр. Дыши глубже.
Я вдыхаю. Он тоже делает вдох, наши груди соприкасаются, меня пронзает молния, и вдруг появляется желание поглотить его, чтобы остались лишь кости, раздеть и сожрать, вгрызться в него и жить там, где тепло, нежно и полно жизни. Я хочу быть им – лучше. Хочу быть им – любимым. Внезапно кто-то хватает меня за запястье и оттаскивает от него, на обжигающий холодом воздух снаружи. Я падаю, сырая мостовая больно бьет меня.
Слышится ледяной голос:
– Ради всего святого, Ракс, она же под кайфом, пусть с ней разбирается охрана.
Надо мной возвышается багровая размытая башня.
– А как же эта твоя «честь наездников»?
Далекое золотое пятно фыркает:
– Наездников, а не отцеубийц.
– Она тебе родня, Мир.
– Она убивает свою родню, Ракс.
Красное я жажду так, как огонь жаждет дерева (он будет другим, будет нежным, будет хорошим). И даже если золотое ненавидит меня, я тоже жажду его, сильное и чистое, мою сестру (с которой можно тренироваться и засыпать). Я сажусь и тянусь к красному дрожащими пальцами.
