И ясная заря над ним всходила.
Вкруг головы, сугробы прожигая,
Горел в снегу кровавый ореол.
Он вольный день встречал и, как орёл,
Глядел на солнце. Прямо. Не мигая.
13 декабря 1942,
Разъезд № 9 под ст. Неболчи
В секрете
В романовских дублёных полушубках
Лежат в снегу – не слышны, не видны.
Играют зайцы на лесных порубках.
Луна. Мороз… И словно нет войны.
Какая тишь! Уже, наверно, поздно.
Давно, должно быть, спели петухи…
А даль – чиста. А небо звёздно-звёздно.
И вкруг луны – зелёные круги.
И сердце помнит: было всё вот так же.
Бойцы – в снегу. И в эту синеву —
Не всё ль равно – Кубань иль Кандалакша? —
Их молодость им снится наяву.
Скрипят и плачут сани расписные,
Поют крещенским звоном бубенцы,
Вся – чистая, вся – звёздная Россия,
Во все края – одна, во все концы…
И в эту даль, в морозы затяжные,
На волчий вой, на петушиный крик
Храпят и рвутся кони пристяжные,
И наст сечёт грудастый коренник.
Прижать к себе, прикрыть полой тулупа
Ту самую, с которой – вековать,
И снежным ветром пахнущие губы
И в инее ресницы целовать.
И в час, когда доплачут, досмеются,
Договорят о счастье бубенцы,
В избу, в свою, в сосновую вернуться
И свет зажечь…
В снегу лежат бойцы.
Они ещё своё не долюбили.
Но – Родина, одна она, одна! —
Волнистые поляны и луна,
Леса, седые от морозной пыли,
Где волчий след метелью занесён…
И дальний-дальний колокольный звон…
Берёзки – словно девочки босые —
Стоят в снегу. Как сиротлив их сон!
На сотни вёрст кругом горит Россия.
13 декабря 1942,
Разъезд № 9 под ст. Неболчи
Ленинград
Этот город бессонный, похожий на сон,
Где сияющий шпиль до звезды вознесён,
Город башен и арок и улиц простых,
Полуночный, прозрачный, как пушкинский стих,
Снова он возникает из мглы предо мной,
До безумия – прежний, до горя – иной.
Перерублен садовых решёток узор,
Под ногами валяется бронзовый сор,
Вечный мрамор атлантов в подъезде дворца
Перемолот, дымится под ветром пыльца;
И на чёрную, смертную рану похож
Жаркий бархат оглохших михайловских лож.
Что мне делать теперь? Как войти мне теперь
В этот раненый дом, в незакрытую дверь?
Здесь глаза мне повыколют жилы антенн,
Паутиной обвисшие с треснувших стен,
Онемят фотографии мёртвых родных
И задушит зола недочитанных книг.
Ничего, я стерплю. Ничего, я снесу
Огневую – от бешеной боли – слезу.
На камнях площадей, на могилах друзей,
Всей безжалостной силой и верою всей,
Молча, зубы до хруста сжимая, клянусь:
– Ленинград, я к тебе по-иному вернусь!
По степям и болотам не кончен поход,
Над землёю проносится огненный год,
На обломках Берлина ему затухать,
На развалинах Пруссии нам отдыхать,
И да будет, ржавея на наших штыках,
Кровь врага оправданием нашим в веках.
Там, в проулках чужих городов-тайников,
В час расплаты отыщут своих двойников
Каждый дом, каждый листик с чугунных оград,
Каждый камень твоих мостовых, Ленинград!
Кто посмеет упрёком нас остановить,
Нас, из братских могил восстающих, чтоб мстить?
Слишком мало обратных дорог у солдат.
Но возникнешь пред тем, кто вернётся назад
Воплощением наших надежд и страстей,
Ты – внезапный и вечный в своей красоте,
Как бессмертная сказка на снежной земле,
Как мгновенный узор на морозном стекле.
Февраль 1944
Побоище
Бьём врагов неделю и другую,
Рубим, как болотную кугу, их.
– Глянь, боец, и позабудь усталость:
Много ли их на́ поле осталось? —
Поглядел он и ответил: «Много!
Выстлана их трупами дорога.
Может – двести тысяч, может – триста,
От убитых немцев степь бугриста…»
– А живых-то велика ли стая?
– А живых я пулями считаю!
26 июля 1944, Доры
Родная земля
В. Зуккау-Невскому
Горелые кочки – торфяник, да вереск,
Да рощи безветренным днём
Мерцают, неверному солнцу доверясь,
То жёлтым, то алым огнём.
Здесь всё, что земля берегла и растила,
Чем с детства мы жили с тобой,
Смели, искалечили тонны тротила,
Развеяли пылью слепой.
Но снова, сгорая ль, как факелы, в танке,
В грязи ль, под шрапнельным дождём,
Клянёмся смертельною страстью атаки:
Мы с этой земли не уйдём!
Так вот она, милая Родина наша, —
Болота сажˆенный огрех,
И щепки, и торфа багровая каша,
Летящая брызгами вверх.
А там, оседая в разрывах мохнатых
Обломками брёвен в траву,
Глядят, погибая, Синявина хаты
Решётками рам за Неву.
Так вот она, даль, что в боях не затмилась,
И вся – как Отчизна, как дом —
Вот здесь, вот на этом клочке уместилась
В бессмертном величье своём!
И глохнут снаряды, в трясине прочавкав,
И катится снова «ура»
Туда, где тревожная невская чайка
Над берегом вьётся с утра.
Прыжками, бегом от воронки к воронке
Пройти сквозь клокочущий ад
Туда, где на синей, на облачной кромке
Полоской плывёт Ленинград.
Кого мы увидим, кого мы там встретим
Из братьев, навеки родных?
Но двое сойдутся и вспомнят о третьем,
Погибшем за встречу двоих.
Август 1942
На нашем участке
О нас не печатают сводок,
Здесь нет даже «местных» боёв;
Здесь только котёл небосвода
Клокочет огнём до краёв.
Под рваным, свистящим, ребристым
Металлом, гуляющим тут,
Оглохшие, злые связисты
Катушки свои
