остаются без работы в результате перепроизводства. Мне казалось, что весь мир сошёл с ума, да и как могло быть иначе, если сто шестьдесят миллионов человек были игнорируемы, изолированы и нежеланны. А ещё я подумала о том, как странно повторяется история, ведь разве Екатерина Великая не отказывалась в течение двадцати лет признавать Америку на том основании, что та была революционной страной, распространявшей опасные идеи и подававшей дурной пример остальному миру?
В тот вечер мы пошли в оперу и послушали "Евгения Онегина" Чайковского, исполненного на украинском языке, чего я прежде никогда не слышала. Но это часть новой системы, внедряемой советским правительством, где всякой входящей в Союз национальности предложено использовать по усмотрению свой собственный язык вместо русского, который раньше был официальным языком на всей территории Российской империи. Было странно, а подчас и комично слышать, как знакомые слова нашего великого Пушкина перевели на язык, чем-то напоминавший русский и в то же время столь сильно от него отличавшийся, однако голоса певцов оказались прекрасны и оркестр играл поистине великолепно. Оперный театр был абсолютно заполнен, и даже несколько дам красовались в вечерних платьях.
В гостиницу мы вернулись пешком и, войдя в вестибюль, увидели, как молодой подтянутый офицер в форме ГПУ подошёл к стойке регистрации. Затем же я услышала, как он вполголоса спросил что-то о "двух американцах". "Ах, – подумала я, – вот где наш 'старый патриарх' напроказничал, тем самым, определённо, 'заварив кашу'", – и принялась размышлять, что же будет дальше. Возможно, в эту же ночь меня арестуют и станут держать под замком до тех пор, пока тайна моего пребывания в России не прояснится. Хотя я и рассказала Вику всё о "старом патриархе", решила при этом не упоминать о подслушанном вопросе ГПУшника про двух американцев. Однако ночь прошла спокойно и никто не потревожил наших безмятежных сновидений. Тем не менее утром нам объявили, что мы не сможем покинуть Киев через час, как планировали, а должны будем подождать до вечера, так как поезд, который должен был доставить нас к границе, на восемь часов опаздывал. И снова я задалась вопросом, не задерживали ли нас подобным образом вежливо, пока Киев связывался с Москвой, выясняя, кто мы такие.
Мы были не против того, чтоб задержаться ещё на денёк, поскольку многое можно было б тогда увидеть, однако чуточку беспокоились о наших визах, ведь после этого дня они бы оказались просрочены.
"Не обращайте на это внимания, – сказал управляющий, – я думаю, это легко можно устроить. Вам просто понадобится получить новые визы, и всё, что для этого требуется, – шесть новых фотографий".
Итак, снимки были нами сделаны в убогой маленькой студии с громким названием "Фурор", где нам пришлось некоторое время подождать, пока фотограф наслаждался своим обедом. Поскольку я русская, вся эта задержка меня не особо беспокоила, но она вывела из себя Вика, и на его фотографиях получилось типично хмурое выражение лица американца, вынужденного терять своё время.
После этого мы продолжили знакомство с городом и осмотрели всё, что попалось нам на пути: старый Киев и новый, церкви и дворцы, музеи и библиотеки, кооперативные лавки и фабрики, – пока у нас уже не подкашивались ноги. Но в конце того дня мы поняли, что Киев тоже бурлит и изобилует жизнью. Его Прошлое надёжно спрятано в музеях, а Настоящее переполнено творческой энергией.
Когда мы вернулись в гостиницу, управляющий встретил нас с сияющим лицом и обрадовал, что из Москвы только что прилетела телеграмма-молния, продлевавшая наши визы ещё на пятнадцать дней. Что ж, даже если "старый патриарх" и попытался причинить нам какие-нибудь неприятности и сумел задержать этим наш отъезд из города, всё было благополучно улажено, и Москва защитила нас, как я твёрдо и верила.
В шесть часов вечера, когда мы отдыхали в своём номере, нам внезапно сообщили, что наш поезд вот-вот ожидается к прибытию. Далее я привожу описание впечатлений Вика о том волнующем часе, который за этим последовал.
10
Виктор Франклин Блейксли
Наши друзья на родине говорили нам, что мы никогда не въедем в Россию, однако попасть в страну оказалось чертовски просто по сравнению с более сложной задачей оттуда выбраться. Наш состав, что должен был доставить нас к границе, на восемь часов опаздывал. В России никто не возражает против многочасового опоздания, но когда поезд пытается наверстать упущенное время, сесть на него становится большой проблемой. Вы скорее ожидаете, что он в конце концов прибудет позже часов на десять, а не объявится спустя уже потерянных восемь или даже раньше.
Вдруг раздаётся настойчивый стук в дверь, и, вытирая с невыбритого лица пену, я кричу из ванной: "Войдите!"
"Скорее! Скорее! Поезд слегка отыграл отставание от графика и уже совсем близко. Собирайтесь быстрее, покидайте живо ваши вещи в чемоданы и спускайтесь вниз через две минуты", – призывает, даже не успев пересечь порог номера, отвечающий за наш отъезд сотрудник гостиницы.
"Мой чемодан уже собран", – спокойно говорит ему Ирина.
"Но мой-то нет".
И я бросаюсь распихивать по местам свои обувь, калоши, нижнее бельё и сорочки. Когда работа закончена и крышка захлопнута, я обнаруживаю, что забыл надеть рубашку, поэтому мне приходится всё делать сызнова.
"Я пришлю за вашими вещами человека, – кричит из коридора сотрудник гостиницы. – Поезд будет стоять здесь всего двадцать минут, поэтому, пожалуйста, поторопитесь".
И вот мы готовы. Я оглядываю номер, чтобы посмотреть, ничего ли мы не забыли, и вижу свои тапочки, мирно стоящие под кроватью. Ирина зажимает их подмышкой, а я хватаю чемоданы. Мы уходим. Наконец-то мы отправляемся на границу, прождав всего шесть часов вместо восьми этот поезд.
"Он определённо нагнал кучу времени", – успеваю бросить я на середине длинного коридора.
"Он идёт из самого Баку", – произносит Ирина, будто это имеет хоть какое-то отношение к делу.
У подножия лестницы сумочка жены распахивается, и из неё выпадают пудреница, губная помада, ожерелье из бус и восемь монеток. Монетки разлетаются в разные стороны, улёгшись по всем четырём углам вестибюля. Когда же я наклоняюсь, чтоб поднять ожерелье, нитка рвётся, и тридцать восемь бусин присоединяются к монеткам. Двое русских, американский инженер и маленькая девочка помогают нам собрать наши ускакавшие пожитки. В дверях вестибюля появляется портье и объявляет, что автомобиль подан, чтобы отвезти нас до вокзала.
Мы добегаем до бордюра как раз вовремя, чтобы заметить, что мотор отъезжает с пятью немецкими туристами. Я ставлю чемоданы на землю, поскольку других авто поблизости не видно.
"И что мы теперь будем делать?" – спрашиваю я портье,
