Они шли издалека и скапливались у горизонта крупными соцветиями.
Если окинуть взглядом всё море, в нём можно было найти разные оттенки. Оно было то синим, то прозрачно-голубым, то голубовато-зелёным с тонкими прожилками пены.
– Давай сделаем рыб, Мадурер?
– Но как же, Сакумат? Рыбы ведь внутри моря, и мы их не видим.
– А тебе не кажется, что мы тоже внутри моря. Немного снаружи и немного внутри…
– Нет, мы как будто находимся в стеклянной лодке, – сказал мальчик, – и скользим немного над поверхностью.
– Иногда рыбы выскакивают наружу, – продолжал художник. – Даже киты иногда прыгают, и дельфины, и рыба-меч. Они выпрыгивают по нескольку сразу, образуя над водой маленькие радуги. Они преследуют суда, даже такие, как наше, стеклянное. А бывают летающие рыбы, которые могут пролетать сотни метров, прежде чем снова упадут в море.
– Тебе нравится рисовать рыб? – спросил, поглядев на него, Мадурер.
Художник улыбнулся.
– Нравится. Как ты догадался?
– Но я думаю, может быть лучше, чтобы рыбы оставались в море? Потому что… я не знаю, как это объяснить…
– Наверно, ты думаешь, Мадурер, что, нарисованные они станут неподвижными? А там у себя в глубине они стремительны и бесконечны.
На этот раз улыбнулся Мадурер.
– Да, наверное, так, Сакумат, – произнёс он.
Итак, теперь ничто не нарушало линии моря, и благодаря этому вся вторая комната сделалась единым и бесконечным пространством.
Приближалась зима, и воздух в долине стал свежее и прохладнее. Ночью им уже приходилось укрываться мягкими шкурами. Алика принесла для мальчика и Сакумата куртки, сделанные из нежной овечьей шерсти. Они годились не только для утепления. Иногда друзья заворачивали в них подушки – и получались странные существа, с которыми можно было играть.
Море было закончено к ноябрю – с тех пор, как художник взялся за свою работу, прошло одиннадцать месяцев.
– Что это? – спросил Мадурер однажды утром, долго и сосредоточенно вглядываясь в край горизонта.
– Как что? Море.
– Да нет! Вон там… – показал мальчик. – Видишь маленькую точку в море, чуть левей облака? Видишь?
И он подбежал, чтобы показать пальцем нужное место. Потом вернулся и сел на подушку рядом с другом.
Снаружи, в небе над долиной, движимые неслышным ветром, проносились, то закрывая, то открывая солнце, быстрые белые облака. Свет в комнате, хоть и непрямой и приглушённый, то почти мерк, то возвращался снова, заставляя трепетать морскую поверхность.
– Не пойму, Мадурер, – сказал художник. – Раньше я этого не замечал. Но что-то там определённо есть. Может, птица?
– Нет. Птица была бы чуть выше, над горизонтом, а скорей всего, её вообще не было бы видно. На таком далёком расстоянии птиц не разглядишь. Но что же это может быть, Сакумат? Далёкий остров?
– Или не очень далёкий, а просто очень маленький.
– Или корабль!
– Да.
– А как мы узнаем, Сакумат?
– Надо подождать. Если завтра он будет на прежнем месте, значит, это остров. А если исчезнет или, наоборот, приблизится, значит – корабль.
– Тогда подождём.
На следующее утро, едва проснувшись, мальчик кинулся к стене.
– Он здесь, смотри! Он стал больше! Это корабль, и он приближается!
– Да, по крайней мере, сейчас, – сказал Сакумат. – Потом он может сменить курс, снова сделаться маленьким и исчезнуть.
Мадурер подошёл к художнику поближе и неожиданно шлёпнул его шёлковой подушкой. Сакумат вжал голову в плечи, уворачиваясь, а он, заливаясь смехом, продолжал свою подушечную атаку. Потом вернулся к стене, где пятнышко на море еле заметно увеличилось с прошлого дня.
– А какой это корабль?
– Не знаю, Мадурер.
– Может быть, пиратский?
– Как тот, что мы видели в твоей оранжевой книге?
– Да, примерно такой. Двухмачтовый, с тридцатью пиратами на борту… – Мальчик медленно отошёл от стены, не сводя глаз с загадочной точки. – Он идёт от берегов Греции и называется «Тигрис».
На следующее утро пиратский корабль, чуть накренившийся, с летящими по ветру парусами, был уже отчётливо виден на горизонте. Пиратов пока разглядеть не удавалось, но крошечный флаг был и впрямь чёрным, а белая точка на нём не могла быть ничем иным, как черепом.
– Сакумат, мне кажется, пираты на «Тигрисе» слишком уж осторожны, – сказал Мадурер.
– Почему?
– Потому что они плывут только ночью, а днём стоят неподвижно, и это несмотря на сильный ветер… Им, пожалуй, здорово скучно, как тебе кажется? Нечем себя занять. Самые строптивые небось уже собираются у кого-нибудь в каюте и ропщут на капитана: «Какого дьявола он заставляет нас ждать? Тоже мне капитан! Мозги у него, что ли, расплавились?»
Сакумат усмехнулся.
– Да, – согласился он. – Странное плавание, что и говорить.
– Мне кажется, мы могли бы их немного подбодрить, Ты не против? – предложил Мадурер.
Тогда Сакумат взял краски и принялся за корабль. Мадурер смотрел во все глаза. За три дня «Тигрис» изрядно продвинулся вперёд, за неделю – ещё на добрую милю. И всякий раз, как менялся ветер, менялось и положение парусов, и киль разрезал волну под иным углом. Чтобы корабль приблизился на наименьшее допустимое для такого подозрительного судна расстояние, понадобился целый месяц.
Мадурер держал на коленях раскрытую книгу про пиратов, давал советы и спрашивал. Сакумат подавал голос лишь изредка.
На самом деле пиратов на «Тигрисе» было не тридцать, а двадцать девять. На палубе их можно было разглядеть только восемнадцать, потому что остальные находились внизу: кто в камбузе, кто в каютах. Но про каждого Мадурер мог сказать, как его зовут и откуда он родом.
Капитан корабля был грек с острова Саламин, и звали его Крапулос. Вторым был отщепенец с Родоса по имени Пуртик. Оба стояли на корме и смотрели на море в большую подзорную трубу, а на марсе, показывая рукой на восток, стоял мавр Рандуй, которого пираты освободили из турецкого плена… – А юнги у них там нет? – поинтересовался однажды Сакумат.
Мадурер поднял глаза от книги про пиратов.
Судно теперь как раз меняло галс и почти легло на бок: восемь пиратов с трудом управлялись со снастями, рискуя каждый миг свалиться в море.
– А в команде обязательно должен быть юнга? – спросил мальчик.
– Обязательно. Все капитаны в детстве служили юнгами на пиратском корабле. Без мальчишек-юнг не было бы взрослых капитанов.
– И Крапулос тоже был юнгой?
– Он был юнгой на «Наяде», двухмачтовой шхуне, прозванной также Кипрской акулой, – подтвердил Сакумат. – Когда турецкие корабли Куранина Бешеного потопили «Наяду», Крапулос, которому в ту пору было четырнадцать лет, плыл
