И корчился злодей.
Вокруг лишь кукол видел он,
Похожих на людей.
А тем же вечером, когда
И в ложи, и в партер
Пришли все те же господа,
Любители премьер —
Веселый смех не умолкал
И был не показным,
И зал охотно подпевал
Куплетам озорным.
На сцене — куклы... А глядишь —
И в зале, ей-же-ей,
Полно всё тех же кукол, лишь
Похожих на людей.
Кричали в зале: «Автор! Бис!
Сюда! Качать его!..»
Но автора не дождались,
Не ведая того,
Что он отныне — не у дел,
Что попрощались с ним,
Что утром это он глядел
На них сквозь едкий дым.
Сквозь мутный дым, сквозь смертный мрак,
В час гибели своей
Он видел только кукол, так
Похожих на людей...
Так был казнен Антониу Жозе да Сильва, по прозвищу Жудеу («Еврей»), — португальский драматург, крещеный еврей, автор многочисленных комических опер для театра марионеток. В день его казни в лиссабонском театре марионеток Байрро-Альто шла последняя комедия «португальского Плавта» да Сильва, и ей рукоплескали те же зрители, которые утром с жадным интересом наблюдали за казнью.
Куклы, куклы...
Одни куклы плясали на театральных подмостках, другие над ними смеялись.
Но были и третьи, выходившие на иные подмостки.
Аутодафе соломенных кукол
Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,
Но грохочут барабаны тем же утром в Лиссабоне.
Там, на сцене, на помосте — дань трагедии и драме,
Там грехи напоминают о суде и о законе.
Там торжественно шагают и монахи, и солдаты,
И ползут за ними следом осужденные злодеи.
Не спасут злодеев деньги — мараведи и дукаты,
Не избегнут воздаянья колдуны и чародеи.
Над столбами, над помостом, словно парус — черный купол.
Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья.
Следом за еретиками на шестах проносят кукол
Из холста, соломы, красок — тем злодеям в назиданье,
Что побегом или смертью избежать суда хотели.
Имена и преступленья намалеваны на платье.
Их поймать святые судьи не смогли — иль не успели,
Вместо них костер подарит куклам смертное объятье.
А над площадью притихшей,
Над толпой, глядящей жадно,
В золотых лучах рассвета
Загорается костер.
Высоко подняв распятье,
Инквизитор в черной робе
Мерным голосом читает
Тяжкий смертный приговор:
«... Даниэль Леон, священник —
Иудействующий грешник,
В тайной ереси погрязший,
Был женою уличен.
После пытки и допроса,
Увещанья и прощенья
Милосердно отдается
Палачу сегодня он...
...Доктор Моисей Вергара —
Иудействующий грешник,
Из своей страны бежавший,
То ль в Неаполь, то ль в Милан.
Предстает в изображенье
Жалкой куклой из соломы,
Милосердно отдается
Палачу под барабан...
...Исраэль, торговец чаем,
Иудействующий грешник,
Не бежавший, но умерший,
Из могилы извлечен.
Предстает в изображенье
Жалкой куклой из соломы,
Милосердно отдается
Палачу — таков закон...»
...В беззаботном Амстердаме, на другом краю Европы
Мануэлю Пименталю улыбается фортуна.
Он купец, судовладелец, перед ним — прямые тропы.
У причала ждет приказа белопарусная шхуна.
Исаака бен-Жакара в Мануэле разодетом
Узнает купец Альфонсу за столом, в пикет играя.
«Исаак, ведь в Лиссабоне вас казнили прошлым летом!»
«Дон Альфонсо, я там не был. Козырь ваш, игра вторая!»
«...Бен-Жакар, судовладелец,
Иудействующий грешник,
От суда бежавший грешник,
То ль в Париж, то ль в Амстердам.
Предстает в изображенье
Жалкой куклой из соломы,
Милосердно отдается
Палачу — сей ветхий хлам...»
Возвращается под утро, как всегда, в игре — удача,
В кошельке звенят монеты, ум его — острее бритвы.
Он ложится спать веселым, но во сне едва не плачет:
Исааку снятся куклы, и подмостки, и молитвы.
На подмостках куклы стонут, их вот-вот поглотит пламя,
На него ж глядит сурово инквизитор на балконе...
...Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,
И кому какое дело — что случилось в Лиссабоне.
После встречи с приезжим португальским купцом Альфонсу ду Пиррешу, после странного известия о «казни в изображении», Исаака бен-Жакара не оставляли тяжелые предчувствия.
Ему казалось, что кто-то следит за ним, что какой-то невидимый соглядатай всё чаще и чаще ходит за ним по пятам…
Но странно — ведь что такое казнь в изображении? Как сказал этот самый дон Альфонсу:
«...Казнь была в изображенье
Просто кукла из соломы,
В колпаке и балахоне,
Любо-дорого смотреть!
Там сожгли двенадцать кукол,
Вместо тех, что убежали
Или попросту успели
Так удачно умереть...»
Что за беда — сожгли мешок соломы?! Отчего же так тяжело об этом думать, Исаак? Отчего же стонешь ты по ночам, кого ты видишь в тяжких, выморочных снах? Что за видения, что за призраки мучают тебя — с тех самых пор?
Чертова серенада
Ни веселья, ни печали,
Темнота ли, теснота?
То ли черти укачали,
То ли просто — суета?
То ли тени, то ли лица —
Ни запомнить, ни забыть!
То деревня, то столица —
Как такое может быть?!
Было, не было,
