тех пор они панически расползаются от меня, зарываясь в песок, как черепахи. Кашалот? Прекрасно, вы увидите, что он способен заливаться краской стыда, когда теряется до состояния робкой трески. Носорог? Бедняга! Не хочу даже рассказывать, это слишком непристойно…
По пути к Брикстон-роуд я лишь однажды вспомнил о Холмсе. И то без сожалений, что покинут им в положении потерянного в парке брабансона. Напротив, даже с некоторым удовлетворением, что никто – даже он – мне сейчас не помешает сделать всё как надо.
Подтверждение своего всемогущества я получил при первом же ответственном испытании. Замок, над которым я безуспешно бился под руководством Холмса, теперь отомкнулся мгновенно, едва я только пригрозил ему своей отмычкой. Или же она оказалась лучше прежней (ту оставил себе Холмс, а эту изготовил по тому же образцу, чтобы мы оба были вооружены соответствующим образом), в любом случае меня это не заботило. Честное слово, мне было даже лень торжествовать, настолько я сделался холодно-равнодушным к мелочам, коим отводилась роль нерушимых преград теми, кому посчастливилось до определенной поры не попадаться мне под ноги. Такое искреннее и даже не презрительное, а рассеянное спокойствие я наблюдал только в действительно сильных людях. Я им смертельно завидовал и никогда не надеялся занять их место, а тут враз стал одним из них и, что удивительно, принял это как само собой разумеющееся, то есть действительно переродился и потому-то избежал самоуничижительных недоверчивых оглядок на себя: мол, не грежу ли я, возможно ли со мной такое чудо?
По заднему двору Маргарет Окшотт я вышагивал, насвистывая веселый мотив, и с таким же хозяйским видом зашел в птичник. Любой бы на моем месте пал духом, увидев, сколь необъятны рождественские ресурсы миссис Окшотт. Они стояли не глупою толпою зевак, а настоящим боевым порядком. Стройным, организованным, и так же организованно, все вместе повернули ко мне свои головы. Из бескрайнего леса вертлявых шей мне предстояло выдернуть ту, что через промежуточный элемент – тушку – соединялась с единственно интересующим меня отличительным объектом – полосатым хвостом. Но они стояли плотно и внушительно, держа строй, как легионеры в когорте, так что втиснуться в их тесно сдвинутые ряды не представлялось возможным, да это ничего бы и не дало.
Я взялся по одному отгонять стоящих с края прочь от собратьев и уже там, в свободной части загона, по отдельности разбираться с внешним видом каждого. Очень скоро выяснилось, что я вычерпываю море. Прошедшие осмотр и забракованные как недостойные алмаза графини Моркар не смирились с ролью отверженных. Воистину стадные твари, они с их чувством общинного уклада категорически не желали оставаться в стороне от происходящего. Даже в той, что я им определил. За моей спиной они коварно перебегали назад, и, подозреваю, некоторых я осмотрел около десятка раз.
Всё это время я, стиснув зубы, упрямо продвигался к цели, держа в уме только одно: если в загон вдруг войдет хозяйка, мне придется назвать любую причину своего появления здесь, кроме истинной. И вдруг я понял, кого мне искать. Мэгги Окшотт уверяла Хорнера, что ему достанется самый крупный самец. Присмотревшись, я быстро нашел его. Его голова находилась заметно выше остальных и была крупнее. Он располагался в самом центре, как и подобает предводителю или королю, и все остальные, словно восхищенные подданные, подобострастно жались к нему. Все они вертели шеями, глядя то на меня, то на него, безошибочно почуяв две центральные фигуры действа. И только он смотрел на меня, не отрываясь, спокойным, слегка спесивым взором. Наши взгляды встретились и задержались так на целую минуту. В этот момент я почувствовал в душе что-то эпическое. Впервые моему непоколебленному величию противостоял по-настоящему равный. Не то чтобы я занервничал. Нет. Только понял, что шутки кончились, и предельно собрался. Мы смотрели не отрываясь, но никто не отвел глаз и даже не моргнул (не знаю, моргают ли гуси), так как оба мы понимали, что противостояние силы духа, предваряя физическое сражение, уже началось. Всё должно было решиться между нами здесь и сейчас. Помимо нас двоих, это понимали абсолютно все присутствующие. Не знаю, смогла бы это уразуметь Мэгги Окшотт с ее недалеким сознанием женщины, если б ей довелось в тот момент зайти в птичник, но, забегая вперед, скажу, что этого не случилось и наше доблестное состязание не было измельчено присутствием столь незначительной фигуры.
Я кивнул ему, давая понять, что вызов брошен и что не принять его означает потерю чести. Он расправил крылья, и все тут же расступились, освобождая место для поединка. Для пущего эффекта я открыл коробку и, вынув камень, показал его ему, а затем открыл рот и постучал пальцем по кадыку. Не знаю, понял ли он, что ему была представлена картина его ближайшей судьбы, но в любом случае он не мог проигнорировать столь явное оскорбление, тем более на глазах всего общества. Вскипев от негодования, он яростно зашипел и, разверзнув свою ужасающую пасть, двинулся на меня, стремительно сокращая разделяющую нас дистанцию. Я успел опустить камень в карман, чтобы освободить вторую руку. Мы сблизились до расстояния вытянутой руки или шеи (с какой стороны посмотреть), и он взялся примерять на меня первые пробные удары, понемногу увеличивая скорость броска. Каждый выпад всё более угрожал мне своей резкостью и в любую секунду мог стать роковым, но я, избрав опасную для себя тактику заманивания, не отступал от нее ни на шаг и продолжал под градом атак терпеливо дожидаться своего шанса. Никто из присутствующих даже в малейшей степени не симпатизировал мне. Все эти твари галдежом выражали дружную поддержку моему грозному противнику. В любую секунду любой из них мог, не сдержавшись, нанести мне подлый удар в спину, и тогда за мою жизнь никто бы не дал и пенни. Решающий момент неумолимо приближался…
Через четверть часа всё было кончено. Шатаясь и вытирая пот с измученного лица, я выбрался на задний двор и доковылял до калитки. Все силы остались там, а кроме того, мне пришлось пройти через испытание, породившее новые, непривычные ощущения, слишком экзотические, чтобы моя ранимая натура сумела избежать потрясения. Да, я был потрясен, и мои дрожащие руки уже ничего не смогли поделать с калиткой. Сдавшийся мне на входе без лишних возражений замок теперь, когда потребовалось запереть калитку за собой, взбунтовался. Промучившись, я бросил это дело и ушел, поддерживая себя тем, что главное всё равно сделано. Я справился без Холмса. От начала и до конца. Если б я еще и
