всех знаменитостей, и, когда в очередной раз позвонила жена Гостушко и доложила Веско, что в обход всех Весковых распоряжений Гостушко снова взялся за старое, Веско самолично отправился к музыковеду домой. И вот черная шапочка, партизанские портки и орлиные брови тихонечко материализовались рядом с загулявшим Гостушко. А за столом у музыковеда – кого только нет, не одному же ему радоваться. Весь цвет Белграда, и вдобавок гости его, включая сына главы нефтяной корпорации «Ойл-Шелл» (хочу отметить эту деталь – очень типична для народного рассказа, должен быть обязательно кто-то именитый, для достоверности и бахвальства). Веско мягонько так наклоняется над Гостушко и говорит: «Дружочек, съешь таблеточку». Гостушко богатырски поворачивается к Веско и, смерив его презрительным пьяным взглядом, шлет его по матери. Веско склоняется еще ниже: «Прошу тебя, съешь таблеточку». Музыковед, еще больше распаленный неожиданной почтительностью Веско, повторяет свое, а еще грозит набить Веско морду. Тогда Веско достает из кармана наган и, в той же нижайше согбенной позе, берет и стреляет у Гостушко прямо над ухом. Тот вздрагивает, словно ему раздался гром среди ясного неба. И в наступившей глухой тишине, среди разряженных дам и сынов нефтяных корпораций, раздается все тот же проникновенный голос Веско: «Дружочек, съешь таблеточку».
«Да, – опять смеется отец, – он всех держал. У них в Белграде был открытый диссидентский салон, где собирались белградские и все эти хорватские сепаратисты, и я тоже, сейчас они там все у себя главные боссы». «Такой местный балканский дурдом», – говорю я. Отец смеется: «Если бы он был жив, они бы у него не забаловались! Как стрельнул бы над ухом и сказал бы: „Съешь таблеточку“».
Случай № 3
Веско, конечно, не любил коммунизм. Не любил он его за тупость, за тайную полицию и еще за многое другое, чего разом не передашь. И потому особенно он любил поговорить об этом утром со своим приятелем, приходившим к нему на партию в шашки. Вот сидят они играют в шашки и ругают коммунизм. «Вот, опять туалетной бумаги у них нет, мыла у них нет и даже стирального порошка нет!» Отец Филарет, суетившийся по хозяйству, решил вставить слово в интеллигентную беседу. «Да,– говорит он,– вот в таком-то монастыре у монахов уже тридцать дней нет стирального порошка». Завзятый атеист Веско, не любящий, когда ему мешают какими-то ненужными деталями, говорит: «Да кого ебут эти монахи! У меня порошка нет!» На что покрасневший отец Филарет, человек запасливый и смекалистый, сейчас в большом чине, известный большими своими успехами в деле обустройства церковной жизни, говорит: «Как нет! Да ведь я еще вчера порошка тридцать килограмм купил». Ну это был конец! Сначала этот поп со своими монахами подлез, куда не просят, а теперь, подлец, выставил и Веско в дурацком свете, и всю концепцию нарушил, как свинья торт. Веско такого выдержать не мог. И с криком «Ах ты, шпион и предатель, сейчас я тебя пристрелю!» кидается за своим пистолетом. Приятель-шашколюб виснет у него на руке, Веско целится в Филарета, а Филарет в рясе летит к выходу, жмет одной рукой на кнопку лифта, а другой, по его же наисобственному словесному выражению, крестится «как пропеллер». «Я так молил Бога, чтобы Он послал лифт, – говорит Филарет моему отцу. – А Он все не посылает и не посылает». «А чего же ты по лестнице не пошел?» – гогочет отец. Филарет смотрит на него удивленно, как будто эта идея впервые пришла ему в голову, как если бы от Луди Веско не было никакого спасения самому, а только милостью Божьей. Потому что наконец Господь все-таки послал ему лифт и он унесся на нем от Веско, прозванного «Луди», что значит «сумасшедший».
…и № 4
И последний случай – про то, как Веско выступал на заседании общества по исследованиям паранормальных явлений. Мода на паранормальное началась, как и у нас, аккурат перед распадом Югославии. Какие-то люди приходили на телевидение и с важным видом говорили, что есть такие другие люди, которые всегда ходят во всем черном, носят черные очки и эти люди – инопланетяне (а не шпионы, как думали прежде). Не мог от такой моды остаться в стороне и Веско. Он обзвонил весь Белград, и все именитые его друзья, проклиная судьбу, потому что знали, что в случае отказа Веско затаит обиду и потом будет как-нибудь мелко мстить, обзываться и вредничать, пришли его слушать: музыканты, композиторы, профессора. «Не знаю, чего они туда шли, а я,– говорит отец,– пошел посмеяться». Начал Веско с четырех элементов, составляющих мироздание, а закончил обнадеживающим заявлением, что в Калифорнии изобретен телескоп, который видит на сотни световых лет вперед, так что теперь ни о чем беспокоиться не надо. Когда он закончил, в зале повисла тишина. «Вопросы?» – прогремел Веско. Дама из общества паранормальных явлений решила подойти к делу научно и задала вопрос: «Вот я хотела спросить вас, профессор, о телескопе. Если можно, поподробнее». Веско грозно глянул на нее, выпрямился и сказал: «Ах ты, в пичку матерь, такая-то и растакая-то». Дама побледнела: «Профессор, как вы можете, я доктор паранормальных наук, интеллектуалка…» – «Ах интеллектуалка, ну я сейчас скажу тебе, какая ты интеллектуалка…» – и Веско сообщил ей много интересных сведений на тему ее интеллектуализма, отчего дама растворилась в воздухе, как если б ее и не было. Затем, обращаясь к окончательно сдавшейся на его милость аудитории, Веско спросил ласково: «Еще вопросы?»
«Его любили?» – спрашиваю я, не столько для того, чтобы действительно узнать ответ на этот вопрос, сколько для того, чтобы, словно оттянув миг, как карман, получить в него под конец сладкую и ужасно приятную заключительную конфету. «Его обожали»,– говорит отец. И проститься с ним, конечно же, пришел весь Белград… еще бы он не пришел!
(Д) Книга театра
53. Драган, начало
Мы встретились в один из дней той первой недели, что я провела в Белграде. Отец пригласил меня в театр, в главный театр (позориште), где играют актеры (глумцы). Это не было постановкой. Студенты Драгана, четверо «маленьких актеров», как он стал их называть в разговорах со мной позже, уезжали в Румынию на театральный фестиваль, это был последний прогон.
Драган встретил меня у порога двери. Весь в черном, высокий, бледный, с худым, каким-то иудейским лицом, с вьющимися волосами. Его зеленые глаза смотрят жестко, цепко, внимательно. Он вообще похож на птицу… на ворона. Совсем другая порода, чем я и мой отец. Он
