«Сороке» их уже ждали. Врачу на посадочной площадке не потребовалось много времени, чтобы осмотреть Виктора и констатировать его смерть.
Вечером к дому в Мевасерете подъехала машина с чёрным военным номером. Двое мужчин и женщина в военной форме вышли из неё, приблизились к калитке в заборе и позвонили. Юлия увидела их и тревожное чувство овладело ею: они просто так не приходят. Едва сдерживая дрожь, открыла дверь и с отчаянной надеждой посмотрела им в лица.
— Вы родственница Виктора Вайсберга? — спросил старший.
— Я его мать.
— С глубоким прискорбием сообщаем, что ваш сын геройски погиб сегодня во время операции в секторе Газа.
Юлия пошатнулась, осознав чудовищный смысл услышанных ею слов. Мужчина и женщина подхватили её за руки и, придерживая, повели к дому. Она зарыдала, слёзы потоком полились из глаз. Она так не плакала с давнего детства. Её посадили на диван и дали попить воды.
— Кто ещё живёт с тобой? — спросили её, когда она затихла.
— Муж. Он скоро должен приехать.
Илья увидел на улице автомобиль с военным номером и вошёл во двор. Офицер курил, стоя у входной двери. Увидев жену и военнослужащих рядом с ней, Илья всё понял.
— Мой сын погиб? — спросил он.
— К сожалению. Война не бывает без потерь. Наши самые искренние соболезнования.
Он сел возле жены и обнял её. Она положила голову на его плечо.
— Когда мы его увидим? — спросила упавшим голосом Юлия.
— Завтра в девять утра на военном кладбище на горе Герцля. Есть ещё один погибший, из Иерусалима. Мы по дороге к его родителям.
— У него жена и трое детей.
— Мы психологи. Видели столько горя. А вы молодцы. Если хотите, мы вас подвезём и поговорим с его женой.
— Пожалуй, мы останемся дома. Нам же на завтрашнее утро надо приготовиться.
— Вы правы, — сказал старший. — Я вижу, вы мужественные люди. Но мы вам ещё раз позвоним. А если нужно, приедем или пришлём кого-нибудь. А к Лее мы всё же подъедем.
Они попрощались, и Илья услышал шум удаляющейся машины.
— Юлия, нужно подъехать к маме, — тихо произнёс Илья.
— Я с тобой. Моим родителям тоже нужно сказать. После Натальи Иосифовны поедем к ним.
Отряхнувшись от пелены горя, они сели в машину и помчались в Иерусалим.
О гибели солдат страна узнала в вечернем выпуске телевизионных новостей. К этому часу все их родственники были уже предупреждены.
Елена и Натан включили телевизор. Наверное, каждый житель страны смотрел новости. Война стала общей болью еврейского народа. Сообщили о погибших, и Елена услышала знакомое имя. На экране появились фотографии троих красивых парней в военной форме. В одном из них она узнала сына её возлюбленного. И горестно вздохнула.
— Ты кого-то знаешь? — спросил Натан.
— Этот парень, — она указала на Виктора, — сын моего друга. Завтра похороны. Я поеду в Иерусалим.
— Я с тобой, Елена.
— Не нужно. Это трагедия. Я сама.
Утром на военном кладбище собрались сотни людей. Илью и Юлию вызвали посмотреть на тело сына. Они подтвердили, что это он. У двух выкопанных рядом могил стояли в чёрных одеждах члены семьи и самые близкие люди. Тела в саванах опустили в могилы. Подразделение военных подняло винтовки, заряженные холостыми патронами, и салютовало тремя залпами. Парни, с которыми служил Виктор, подошли к родителям и жене и горестно сказали о своей огромной утрате.
Илья узнал одетую в чёрное платье женщину. Да, это была Елена, которую он любил тридцать лет назад. Елена смотрела на него со стороны. В присутствии всех его родных она не смела приблизиться и выразить соболезнование. Но он всё понял и благодарно кивнул ей в ответ. В могилы бросили камешки и, постояв возле них, направились к автостоянке.
Шива происходила в его квартире в Рамат Бейт-ха-Керем. Для Леи справляться с присутствием множества людей было тяжело. Но ещё трудней было бы для неё оставаться одной. Разговоры, приход и уход знакомых и мало знакомых лиц отвлекали от гнетущей мысли, что она не сделала всё возможное, чтобы его остановить. Да, он никогда бы не отказался от службы, не предал бы своих сослуживцев. Но сколько парней в Тель-Авиве увиливают от призыва! И не испытывают никаких душевных мук.
Когда началась война с ХАМАСом, Ирис иногда включала канал израильского телевидения. Она слушала новости на иврите. Алекс сидел рядом с ней и с интересом смотрел на жену. На экране появились фотографии погибших.
— Алекс, я его знаю, — воскликнула она. — Это сын маминого друга.
Ирис раз в неделю звонила родителям в Израиль. Она только вчера говорила с мамой. Но сейчас всё изменилось. Она набрала номер телефона.
— Мама, я всё знаю. Виктор погиб.
— Да, я была на похоронах и видела Его отца и мать. Большой горе.
— Что мне делать? Написать Илье в Вотсапе?
— У меня нет его телефона.
— Так ты узнай и пришли мне.
— Я постараюсь, дочка.
— Тогда гудбай.
Алекс пытался успокоить Ирис, думая, что всё пройдёт. У неё другая жизнь, другие заботы и проблемы. У них двое детей. Мальчику скоро три года, а девочке — девять месяцев.
Ирис стала каждый день смотреть передачи о войне в Израиле. Бои продолжались и гибли еврейские парни. Каждая смерть откликалась болью в её сердце.
— Дорогая, это война. А во время войны гибнут люди. Ничего не поделаешь.
— Ты не понимаешь, Алекс. Моя страна во вражеском окружении борется за своё выживание и платит кровью лучших своих парней. А другой страны у нас нет. Ты там не жил и не можешь чувствовать то, что чувствую я.
— И чем ты можешь помочь?
— Вчера ко мне на работе подошёл один и сказал: прекратите бойню в Газе. И таких чистоплюев очень много. В университетах Лиги плюща антисемитские демонстрации. И в них участвует много евреев.
— Сейчас у власти демократы. Я их не люблю, Ирис. Но Америка помогает Израилю оружием. Байден сказал, что он сионист.
— У него в партии множество ненавистников, а большинство евреев, как стадо баранов, поддерживают демократов. Я вчера говорила с Беном. Умнейший человек. Он рассказал мне, как наше правительство не даёт Израилю воевать.
— Нужно набраться терпения, — вздохнул Алекс. — Израиль всё равно победит. У него нет другого выхода.
— А я больше не желаю жить в стране, которая не даёт моей родине победить.
— Что ты имеешь в виду?
— Хочу вернуться. Я по духу своему израильтянка. Я собиралась поработать здесь года два.
— Но ты здесь уже четыре года. И у тебя не было никаких мыслей о том, чтобы вернуться.
— Я
