струйкой стекала к запястью. Руки Диего были исцарапаны; он, чуть сощурившись, смотрел на меня. Обеспокоенно и удивленно.
– Это не я… Я не…
– Это я сделал, – я повернулась на голос и увидела Алана.
Я совсем забыла о нем, испугавшись за Фернвальда и Диего.
Алан стоял, прислонившись к стене, весь бледный – но на его лице и руках не было царапин. Он запустил руку в карман, вынул что-то, поднес к глазам. Губы его тронула улыбка.
Внезапно Алан прикрыл глаза и упал. Страшно, как тряпичная кукла, лицом вперед.
Фернвальд рванулся, попытался встать, но не смог. Дополз до распростершегося на полу тела, с трудом перевернул его. Ощупал голову, измерил пульс, а затем вытащил из-под руки Алана небольшой камень с острыми ребрами и сверкающими гранями.
– Помогите! Кто-нибудь!
Дверь рядом со мной отворилась, птичий человек пронзительно крикнул. На его зов слетелись одетые в черное люди. Они подняли Алана и унесли, а дядя остался сидеть. По его щекам текли слезы.
Спустя несколько долгих минут дядя вскочил, бросился к выходу. Мы с Диего тоже хотели последовать за ним, но нас остановили. Отвели в специальную комнату, где заставили подписать документ о неразглашении и надеть на шею тонкую литую цепочку.
– На этом все, – сказал птичий человек. – Раз в месяц будете писать отчет о вашем местонахождении – о том, чем занимаетесь и с кем общаетесь. Цепочку постарайтесь не снимать лишний раз, иначе нам придется потревожить вас своим приездом. Подробные инструкции получите на днях, доставим в дом герцога Алерта.
Алан когда-то рассказывал, что зеркальные камни вырастают в подвалах или на чердаках домов, стены которых видели, как поколения сменялись поколениями, как мучительно умирали одни люди и рождались другие. Камень становился сердцем места, куда складывали ненужные вещи – и ненужную память; они искусно прятались в старых ковровых рулонах, прирастали к стенкам расстроенных роялей, ютились под тканевыми крышами вышедших из моды торшеров, бросали блики на пыльные бокалы. Казалось, они делали все вокруг своей частью, впитывали сущность окружающих предметов. Захочешь вернуть на стену старинную картину – рама рассыплется трухой, стоит лишь к ней прикоснуться; бросишь ключи на стол (например, зайдешь проверить, осталось ли на чердаке место для новой порции ненужного) – и он подогнет ножки, обвалится, вздымая пыль.
Зеркальный камень коварен: стоит ему появиться, в доме начнут болеть и ссориться. Царапины будут заживать в два, а то и в три раза медленнее обычного, а раны, которые, казалось, давно зарубцевались, вновь воспалятся. Но самую большую опасность камень представляет для человека, который решит им воспользоваться.
«Для зеркального камня человек словно очередная выброшенная вещь, пылящаяся на чердаке. Это ведь предмет, он не делает различий между живым и неживым, нужным и ненужным. Как и в случае с вещами, камень будет вытягивать суть человека, его жизненные силы, здоровье, дар, – объяснял Алан. Я записывала его слова, поэтому хорошо их запомнила. – Но и человек может заставить зеркальный камень работать на себя: вытянуть из него любую сущность, свойство другого предмета или явления природы. Здесь важно чувствовать меру, уметь вовремя остановиться. Ведь если в итоге от тебя останется лишь пустая оболочка, то какой в этом смысл?»
Какой смысл нашел ты, Алан?..
Я думала об этом по дороге к больнице. Диего шел рядом и не пытался заполнить тишину разговором: чувствовал, что любые слова, даже утешительные, сейчас бессмысленны. Только у самых ворот он пообещал, что не уйдет, даже если ждать придется очень долго. Целый день, как вчера или позавчера.
Дядя сидел в коридоре больницы и бездумно раскачивался из стороны в сторону. Он снова выглядел старым – как в тот день, когда я пришла в себя и обнаружила, что Фернвальд не может даже пальцем пошевелить.
Утреннее солнце, рассеянное полупрозрачными занавесками, разбавляло густую тень под дядиным подбородком, подчеркивало впалые щеки и круги под глазами. Я подумала, что и этой ночью Фернвальду не удалось поспать: двое суток он просидел у постели Алана, не отвлекаясь ни на сон, ни на еду. Когда молодой человек приходил в себя, дядя просил у него прощения: за то, что заваливал работой с опасными артефактами, уделял мало внимания, часто оставлял одного.
У меня он тоже просил прощения – когда выходил из палаты и садился вполоборота к окну, подставив лицо под свет. Говорил, что был слишком счастлив узнать о моем даре ветра, поэтому отбрасывал в сторону любое сомнение, любой подозрительный признак.
Я как могла успокаивала дядю и старалась припомнить все случаи, когда появлялся якобы мой ветер. Каждый раз рядом был Алан. Но почему же он решил помогать мне вот так, страшным для себя способом?.. Мы хорошо общались, дружили, порой я даже чувствовала взаимную симпатию и подумывала сделать шаг навстречу, предложить попробовать более глубокие отношения. Но стоило Авроре появиться в поле его зрения, я словно превращалась в бледную тень, призрака, на котором не задерживаются взгляды.
Очень хотелось расспросить Алана обо всем, но за прошедшие дни мне так ни разу и не разрешили войти в палату, хотя я и дежурила у двери по многу часов, выходила из больницы только лишь за едой, а еще на ночь.
И вот сегодня, на третий день, дядя произнес, едва шевеля губами:
– Я больше ничего не могу для него сделать. Нам придется погрузить Алана в глубокий сон до тех пор, пока не сумеем найти решение. Поэтому можешь зайти к нему, попрощаться.
Попрощаться. Какое горькое слово.
Алан был очень бледным. Впалые щеки, синеватые губы. Я дотронулась до его лба. Холодный. Будто Алан очень долго пробыл в ледяной воде. Я вздрогнула, когда на мою руку опустилась его рука.
– Я боялся, что ты не придешь.
– Я была здесь… все эти дни, – мой голос дрогнул.
– Не надо плакать, – Алан разжал пальцы, освобождая мою кисть.
– Зачем ты это сделал? Неужели ради меня? – Я озвучила вопрос, который задавала в пустоту снова и снова, который мешал спать и путал мысли. Он дался мне очень тяжело: словно камень засел в горле, не вздохнуть и не выдохнуть.
Алан покачал головой, слегка улыбнулся.
– Это не так. То есть сначала я и правда хотел тебя приободрить. Ты назвала меня другом, и это очень многое значило. Я ведь знаю, что говорят у меня за спиной: скверный характер, не умею ладить с людьми, странно одеваюсь, выгляжу, шучу. Будто все во мне –
