имел с польской кавалерией. Вы за меня пожалуйста не беспокойтесь, мне живется очень хорошо, а домой не ходить разве только по окончании войны. Я же очень беспокоюсь что вы голодаете. … Мамочка, продуктов высылать Вам никак не могу, потому что всегда на позиции (Вы может быть слышали про кавалерию Буденного, вот я в ней и служу).
Все лето старался как-нибудь сколотить деньжат, но не удавалось. Да и откуда будут деньги когда жалованья получаем 300 р. хотя я в карты не играю и не пью. Но в последнее время жалованья не выдавали 2 мес. так что может быть удастся Вам прислать если сразу выдадут. Как вспомню о Вас, так даже сердце сжимается, но ничем помочь не могу.
А обо мне не беспокойтесь, в плену у кадетов не погиб, два раза ранен был, 2 мес. тифом в Ростове болел, а все жив-здоров. Мой адрес: 1-я Конная армия, 4-ая Кав дивизия, 20 кав полк, 1-й эскадрон, бойцу Георгию Кустову. Я Вас мамочка целую тысячи раз. Ваш любящий сын Г. Кустов».
Это было последнее письмо.
И все. Восхищает искренняя сыновняя любовь к матери мальчишки, знающего о непростом положении в Петрограде (в 1918 году норма выдачи хлеба составила 50 г). Его стремление хоть чем-то поддержать мать и сестер. Его политическая неангажированность и желание просто жить и радоваться. Молодая жизни канула в лету.
Пожар
Запах дыма вернул Агриппину Морозову из небытия. Ленинград, Лесной, осенний вечер 1924 года. Она только что уложила спать уставших с гуляния малышек-дочек, Ирину и Людмилу – и прилегла.
Тревога. Опасность удвоила силы матери, тем более, что она уже три недели была одна: муж Владимир Морозов уехал в командировку (только что устроился на строительство первенца плана ГОЭЛРО – Волховской ГЭС)…
В северное предместье города, Лесной, Кустовы переселились с Троицкой улицы перед 1-й Мировой войной по простой причине: у младшей из дочерей – Агриппины – оказались слабые легкие. Они и ранее приезжали сюда на лето, на дачу, а теперь вот и вовсе перебрались. Место это на северной окраине, самое высокое в городе, считалось наиболее здоровым.
Обвенчалась Агриппина с Владимиром Морозовым, однокашником брата по Политеху, в 1916 году в церкви Покрова, тут же, при Политехе. Лесной в те годы представлял собой город в городе, хоть и провинциальный. Окрестности площади составило изрядное количество каменных 3–4-этажных домов, с башенками и эркерами, а дальше – предместья, пригороды, провинция. Тишина. Неподалеку, по 2-му Муринскому – главной улице Лесного – дребезжа, катились красные трамвайчики. На Муринском всегда царило оживление, сутолока у магазинов, у аптеки. Вот из дверей писчебумажного магазина выходит студент с тетрадями в руке, за ним спешит гимназист. Если скользнуть взглядом, увидишь, как у булочной купца Сотова две бабушки делятся радостью покупки, одна откусывает и, наслаждаясь, жует сотовскую булочку.
В 1924 году молодая семья уже жила с двумя дочерьми у Муринской площади (ныне пл. Мужества). Жилье намеренно подыскали недалеко от дома Кустовых, где выросла Агриппина. К тому времени в родовом гнезде на Малой Спасской улице, дом 9 кв. 14 оставалась лишь одна мать семейства Васса Степановна. За годы испытаний – войн и революций – семья поредела, выжили лишь три дочери, да и те разъехались.
На Спасской, вблизи Беклешовского сада стояло немалое число искусно отделанных деревянных домиков. Тот, где поселились Морозовы на 2-м этаже, был деревянный, с резным карнизом и наличниками на окнах. Жить неподалеку от бабушки было удобно: всё же родная душа рядом. Она молодых не забывала: то яичек подкинет, то молочка, маслица. Ирине уже пятый год, девочка с удовольствием навещает бабушку, занимается, играет с козой, с курами.
У Круглого пруда, на углу 2-го Муринского и Институтского пр., еще стоял в ту пору приходской храм во имя Петра и Павла. До него благочестивой Вассе Степановне было поближе, чем до церкви Покрова Пресвятой Богородицы при Политехническом институте. Ее походы к Политеху наполнялись болью: вспоминала то время, когда в институте учился ее старший сын, ее кровинка – погибший в Гражданскую Михаил.
… Гутя знала, что в подвале их дома под лестницей недавно поселилась компания бездомных. Несколько раз по дороге домой она встречала пару измазанных неведомо чем грязных мужчину и женщину в опорках и тряпье. Они пытались с ней заговорить, просили подаяние, и хоть молодая семья не отличалась достатком, Агриппина выносила нищим то вчерашний хлеб, то мелочь протягивала. От них на лестнице снизу иногда тянуло дымом папиросы. Что с босяками делать? Время тяжелое, разруха, денег на житье не хватает и работающим, имеющим крышу над головой. Что же говорить о тех, кто выброшен на улицу.
…Агриппина тут же бросилась к входной двери. Отворила. Сунулась на лестницу. Дым полз по ступеням все выше и выше, заполнял уж и второй этаж. Она зажмурилась, глаза щипало от дыма. О том, чтобы прорваться вниз с детьми по лестнице, и речи быть не могло. Захлопнула дверь, рванулась в детскую. Малышки крепко спали. Что же делать? Молодая женщина вновь распахнула дверь на лестницу: «Гори-и-им!» – и лишь шипение огня и потрескивание в ответ. Пахнуло жаром и гарью, лестница уже занялась. Но живут же на этаже и другие семьи, так где же они?
Она бросилась в комнату. Что делать? Решение пришло мгновенно. В полутьме растормошила дочек. «Вставайте, вставайте! Ира, помоги одеть Люсю!» Малышки заспанными глазенками удивленно озирались, начали хныкать, младшая Людмила пыталась заплакать. «Детки, крошки мои, не расстраивайте маму! Срочно уходим из дома!» – уверенно командовала молодая мать, пытаясь подбодрить детей, да и себя. До конца не осознавая, на сколь рискованный шаг она идет, мать собиралась выкинуть детей из окна на землю, и для того хотела накидать вниз кучу мягкого тряпья.
Потрескивание огня все сильнее раздавалось на лестнице. Всполохи поначалу еле-еле, потом все сильнее освещали двор, полог дыма подымался над стоявшими возле дома кленами. Во тьме послышались тревожные голоса людей. Жители ближайших домов, тоже деревянных, проснулись в тревоге: пожар мог перекинуться на их строения. Выбегали в панике на улицу, судорожно оценивали ситуацию. Выносили вещи, уже ведра с водой притаскивали.
Она отворила окно, стала бросать вниз, на усыпанную листьями клена землю, подушки, перины, одеяла, ватные и детские. Цветастая куча из полосатых, усеянных турецкими огурцами, домотканых лоскутьев становилась все выше и выше.
– Пожар! Пожар! – донеслось до дома, где жила бабушка Васса Степановна. Рядом с ее квартирой в соседней комнате квартировали студенты
