ты, Паша, куда? В Ленинград, наверное, снова подашься? Доучиваться?
— У меня другие планы, тетя. Что мне теперь делать в Ленинграде? Зачем, к кому мне туда ехать?
— Правильно, — подхватил Иван Александрович, — оставайся у нас. Пойдешь ко мне. Поработаешь, осмотришься, а там, гляди, женишься, получишь квартиру и живи себе на здоровье.
— Спасибо, дядя. Но я думаю учиться. Я хочу добить техникум. Не бросать же на полдороге.
— Похвально, похвально. Только где ты думаешь учиться? В нашем городе такого техникума нет.
— Да я, — Павел щелкнул пальцами, — это дело давно обмозговал. Махну в Северогорск.
— В Северогорск? — переспросил Иван Александрович.
— А что? Во-первых, это не так уж далеко от вас, а, во-вторых, — Павел расплылся в улыбке, — я сейчас вам расскажу, потом покажу. И надеюсь, вы со мной согласитесь. Дело в том, что в Северогорске у меня есть девушка. На ней я и намерен жениться. А в городе — техникум, именно такой, какой мне надо. Как видите, все удобства...
— Вот как! Ну-у и хитрец! Сидит битых три часа и не поделится своими секретами! А как же это ты познакомился со своим сокровищем? — удивился Иван Александрович.
— Знакомы мы давно. По Ленинграду. Я учился в техникуме, а она — в музыкальной школе. Намеревалась поступить в консерваторию. Но началась война, и ее планы не сбылись так же, как и мои. Познакомился я с ней перед самым уходом в армию. И видел-то ее всего четыре раза.
— Четыре раза — и думает жениться?! Нет, ты только послушай, Вера!
— У каждого времени свои песни. А ты, — она покосилась на мужа, — сколько вечеров ухаживал за мной? По-моему, и того меньше, и ничего, живем.
Иван Александрович посмотрел на жену, засмеялся и попробовал оправдаться:
— Но я же тебя хоть немного знал до этого.
— Ничего, — вставил Павел, — у нас знакомство короткое, зато крепкое. Испытано годами войны. А лучше я вам сейчас ее покажу, и вы определите, ошибся ли я в выборе. — Он встал и, порывшись в чемодане, поставил на стол портрет девушки в красивой рамке. — Прошу, знакомьтесь: Яна Слепцова.
С портрета с веселой улыбкой смотрела миловидная девушка. Над широко открытыми глазами выгибались, словно нарисованные, тонкие брови. На высокой груди покоились две тяжелые косы. Посмотрев на фото, Иван Александрович ахнул:
— И в самом деле прелестна! Киноактриса. За такой не только в Северогорск, но и на Луну подашься. Ничего не скажешь, хороша дивчина, правда, Вера?
Тетка пожурила Павла, что он не писал им о ней и что они не знали, не ведали, что под боком у них есть почти родственники.
— А и правда! Как это я не сообразил? Но ничего, скоро я это дело исправлю.
— Что ж, смотри сам. Тебе жить. А если что, приезжай, всегда устрою.
— Спасибо, дядя. Вот если не повезет с техникумом, — кладя портрет в чемодан, говорил Павел, — тогда, может быть, придется и вернуться...
Затем разговор зашел о Ленинграде, о родителях Павла. Рассказывая о Ленинграде, Павел снова раскрыл чемодан, достал из него альбом и стал показывать довоенные снимки города. Здесь же, в альбоме, были фотокарточки родителей Павла, несколько снимков солдат и его самого.
Просидев за столом далеко за полночь и о многом переговорив, стали укладываться спать. Прежде чем оставить хозяев, Павел извлек из чемодана подарки. Для дяди — позолоченный портсигар с вмонтированной в него зажигалкой, для тети — шерстяную шаль.
...Через несколько дней Павел стал на воинский учет, получил паспорт и прописался в квартире Орешкиных. Днем он редко показывался на улице: засиживался за книгами, готовился в техникум.
Человек общительный, Павел в Адычане быстро обзавелся знакомыми и приятелями. Вечерами часто посещал клуб геологов, где к нему очень хорошо относились, причем не только как к племяннику всеми уважаемого Орешкина.
VIII
С тех пор, как исчез кочегар Зайцев, прошло несколько дней. Однажды капитан Оллонов в беседе с начальником отделения (здесь же был и Черенков) осторожно заметил, что случай с кочегаром может и не иметь никакой связи с работой инженера Орешкина, и что это не больше, как стечение обстоятельств.
— Не ожидал я от вас такой прыти, Николай Спиридонович. Нате вот, читайте. Только что получил из Якутска, — Турантаев передал капитану бумагу. — Извините, умолчал о ней, хотел сначала послушать ваше мнение.
— Кха! — капитан даже приподнялся. Конец текста он прочитал вслух: — «Бланке расчетами, кроме отпечатков пальцев Орешкина, секретчика имеются отпечатки пальцев постороннего лица. Возможно перефотографирование бланка...». Значит, дело серьезное.
— Надо полагать. — Подполковник взял в руки шифровку: — «Направьте отпечатки Зайцева». А где их взять? Мы даже не знаем, где этот кочегар сейчас. Или вот: «Доложите свои соображения». А как прикажете быть, если этих соображений пока нет? Радист Огнев пока отпадает, — продолжал Турантаев. — Значит, остался этот негодяй Дроздов или человек, по заданию которого он работал.
— Вы допускаете, что такой человек существует? — спросил Оллонов.
— Да. Сейчас я начинаю подозревать, не тот ли это парашютист, который проходил по ориентировке Центра? Я много думал об этом и пришел к выводу, что именно орешкинский бланк стал роковым для Зайцева-Дроздова. Почему? Давайте немного пофантазируем. Как вы смотрите на такую версию: допустим, Дроздов каким-то образом сумел выкрасть бланк, сфотографировал его, но не смог, а, может быть, не успел вовремя вернуть. Наблюдая за Орешкиным, он понял: тот обнаружил пропажу бланка. Вот тут Дроздов и совершил непростительную ошибку: он рассказал об этом тому, по заданию которого похитил документ. Тот предложил ему положить документ на место. Дроздов каким-то образом доставил бланк в кабинет, опустил его за батарею. Но тот, второй, понимал, что Орешкин не умолчит о пропаже, сообщит в МГБ, и машина завертится. Он допускал также, что Дроздов может оказаться под подозрением. Здесь я хочу обратить ваше внимание на то, что этот человек знал о службе Дроздова у немцев и не исключал, что об этом знаем и мы с вами. Таким образом, Дроздов оказался опасным свидетелем, от которого он и постарался избавиться.
— У меня вопрос, — лейтенант Черенков, словно школьник, поднял руку. — Товарищ подполковник, а почему вы думаете, что он работал на кого-то? Может быть, он был один.
— Вопрос законный.
