тот же страх, что и в глазах Коко. Немецкий сапог, по крайней мере, обеспечивал порядок на улицах Парижа. Ни она, ни Арлетти по-настоящему не верили, что этот момент наступит. Коко охватил гнев, она закурила.
– Кто-то стреляет с крыши на Вандомской площади, а у нас нет охраны. Наверняка приедет полиция. – Она повернулась и знаком подозвала метрдотеля. Он мгновенно подошел к ним, сложил за спиной руки и поклонился.
– Да, мадемуазель?
– Вы слышали выстрелы? Только что? Где полиция? Вы должны немедленно вызвать полицию. Постояльцы отеля нуждаются в защите от уличных банд, месье.
Брови метрдотеля сошлись на переносице. Уголки губ опустились.
– Сожалею, мадемуазель, но мы ничего не можем сделать. Полицейские объявили забастовку. Они забаррикадировались в здании префектуры.
*****
Первыми пришли «сражающиеся французы» в американской военной форме и беретах с красными помпонами. Алиса разбудила Коко в полдень, когда принесла поднос с завтраком. Она восторженно описывала парад во всех деталях, пока Коко вяло жевала тост. Первыми прошли СФ, рассказывала Алиса, за ними шагал великий генерал де Голль, вернувшийся на родину. Они прошли по Елисейским Полям от Триумфальной арки до площади Согласия.
– Говорят, он провел своих солдат в направлении, противоположном параду бошей, когда они только вошли в город. СФ буквально топтали их следы. Генерал освободил наш город, мадемуазель! Боши сбежали. Наконец, наконец, они ушли! – Алиса протанцевала несколько па по комнате.
Горничная жила у Шанель почти шесть лет, она поступила к ней еще до войны. После забастовки рабочих она пришла в Дом моды в поисках работы. Коко сразу поняла, что девушка не имеет ни малейшего представления о невидимых швах, вышивке или тканях. Да и потом, в то время у нее не было нужды в швеях, так как она только что прекратила пошив нарядов. Но что-то в этом честном молодом лице побудило Коко рискнуть, дать девушке шанс и обучить ее всему тому, что должна уметь личная горничная дамы. И она не прогадала.
Наблюдая теперь за Алисой, она вдруг поняла, что ничего не знает ни о ее жизни, ни о ее семье. Есть ли у нее любимый человек? О чем она мечтает? Поэтому она спросила, есть ли у Алисы родня в городе.
– О нет, – ответила горничная. Она стояла на коленях перед платяным шкафом и сортировала обувь. Девушка опустилась на пятки и повернула голову к хозяйке. – Мама умерла, когда я была маленькой.
В точности как у Коко.
– А твой отец?
Алиса дернула плечом и покраснела.
– Он ушел вскоре после смерти мамы. С тех пор я его не видела. – Опять-таки как у Коко. Горничная опустила голову и вернулась к своему занятию.
– У тебя есть братья? Сестры?
– Нет, мадемуазель. – Девушка деловито расставляла туфли.
– Парень?
– Нет, мадемуазель.
Эван исчез. Коко не видела его уже неделю. Теперь она смотрела на горничную, понимая, что и Алиса скоро от нее уйдет. Ею овладело странное чувство: после того как Андре совершенно отдалился от нее, она начала считать своей семьей Эвана и Алису.
Вскоре после большого парада на Елисейских Полях в Париж вошли британцы и американцы. Жеро с ликованием сообщил Коко новости. Она кивнула, попыталась улыбнуться. Она стояла очень спокойно. Ей нельзя было упасть в обморок, никак нельзя.
«Коллаборационистка. Шлюха. Мы придем за тобой».
Открыв глаза, она посмотрела на Жеро. Никогда еще Коко не чувствовала себя настолько одинокой.
Вечером 25 августа, ровно в двадцать три минуты двенадцатого, зазвонили колокола собора Парижской Богоматери. Коко узнала голос Эммануэля, самого большого, самого басовитого и самого красивого колокола собора. Они не звонили с того момента, как четыре года назад 14 июля в Париж вошли немцы. Перед глазами Коко закружилась радуга, когда Алиса, пританцовывая, вышла из спальни. А колокола все звонили, и их звон разливался над городом и пригородами, оповещая всех, что Париж освобожден.
Париж был свободен.
Глава сорок шестая
Париж
Осень 1944 года
Толпа требовала компенсации за долгие мрачные годы немецкой оккупации. Под наблюдением СФ оборванные тощие юнцы с темными глазами и густыми бровями, вооруженные ножами и ружьями, рыскали по улицам с желанием отомстить. Они искали коллаборационистов. Пришло время чистки. Временное правительство отводило глаза, занятое собственными разборками.
Из-за плотных шелковых штор в своем номере Коко смотрела на этих юнцов, на толпу разгневанных горожан, собравшихся на Вандомской площади перед «Рицем». Они призывали к ответу тех, кто хорошо жил во время оккупации. Между высокими бронзовыми колоннами гостиницы освободили место. Там двое мужчин держали женщину, мешком повисшую между ними. С нее сорвали одежду. Там были еще женщины, их связали между собой веревкой.
Мужчина с заткнутыми за пояс ножницами вышел из толпы с бритвой в руке и направился к обнаженной женщине. Схватив ее за волосы и запрокинув ей голову, он полоснул по волосам бритвой. Женщина дергалась из стороны в сторону, пытаясь вырваться, но ее крепко держали за руки, и все вокруг хохотали и выкрикивали непристойности. Когда мужчина с бритвой высоко поднял отрезанные волосы, раздался оглушительный рев толпы. Этот отвратительный шум пульсировал над площадью, поднимался по стенам отеля к окнам, за которыми ждала Коко.
На месте этой женщины могла быть она. Коко заставляла себя смотреть. Женщину побрили наголо. Руки ей завернули за спину так, что одно плечо оказалось выше другого. Пока ее крепко держали, к ней подошел другой мужчина и поднял руку к ее лицу. Увидев пламя, женщина попыталась отпрянуть. Коко внезапно поняла – новым оружием стала зажигалка.
Толпа плотнее окружила жертву, и Коко больше ничего не увидела, но услышала крик женщины, нечеловеческий вопль, который повторялся снова и снова. На мгновение толпа расступилась, и Коко с сильно бьющимся сердцем увидела, что женщина все еще отбивается, пятясь назад. Пошевелиться Коко не могла, отвернуться тоже. Она стояла и смотрела до тех пор, пока толпа снова не окружила бедную женщину так, что она больше ничего не могла видеть.
Коко судорожно выдохнула. Она опустила голову и прижала руку к глазам. Потом согнулась пополам, обхватила себя руками за талию, чувствуя, как подступает тошнота. Позор этой женщины навеки остался на ее лбу в виде большой черной свастики.
Но это был еще не конец. Как только крики этой женщины стихли, другую жертву отвязали от веревки. Мужчины вытащили ее в круг через танцующую веселящуюся толпу. Коко ахнула и зажала рот рукой, пока двое мужчин держали ее, а третий отрезал пряди ее длинных вьющихся волос. Нет, это невозможно. Это не могла быть Арлетти. Женщина дергалась, не давала себя остричь, отбивалась, пока люди срывали с нее одежду.
Коко вцепилась
