на меня: – А священники твердят, что есть только один Бог. Но… разве так может быть?
Мы смотрим, как светодиодный крест на барке исчезает вдалеке.
– Думаю, это не так просто, – наконец говорю я.
– М-м-м, – соглашается принцесса, потом хрустит остатками конфеты. – Наверное, все не так просто.
В лужице под нашими ногами дрожат звезды и тающий лед.
– Хотела бы я, чтобы ты познакомилась с мамой, – говорит принцесса. Это она про свою мать, не про Астрикс, – про королеву, слабую здоровьем и живущую затворницей.
– Она нездорова, да?
– Ага. Я редко с ней виделась. – Она хмурится. – Потому Джи сделал ее для меня.
Растерянно моргаю. Джи – это тот парнишка?
– «Сделал ее»? То есть как это «сделал»?
– Он сделал так, чтобы у нее случилась перегрузка в Адском Бегуне, и теперь я вижу ее все время! Гораздо чаще, чем когда она болела. Вот только мне приходится сидеть в этом противном седле. – Не веря своим ушам, я смотрю на нее, а она наконец хихикает: – Ой, ну и ну! Вот это да! Так ты не знаешь? А я думала, брат давно тебе объяснил.
– Объяснил мне – что?
– Они не умирают. Враги. – Она встряхивает волосами и вздыхает, заметив мой недоуменный взгляд. – Если их тела повреждены, они вроде как впадают в спячку – превращаются в нейрожидкость. Но если их кормить, они снова могут вырасти. А кормят их воспоминаниями. Тем, что в мозге, тем, что мы даем им в седле. А при росте получается ну очень много энергии. Вот что такое седло: мы кормим их, они стараются снова вырасти и вырабатывают энергию.
У меня перехватывает дыхание. Принцесса закатывает глаза.
– А ты думала, как работают боевые жеребцы? На старом добром электричестве? Его бы ни за что не хватило.
– Нейрожидкость же мертвая, – повторяю я то, что услышала от Ракса у постели Сэврита.
– Так говорят людям производители боевых жеребцов, чтобы никто не всполошился. А они все еще живые – эта кишащая мелюзга. Если у тебя в седле перегрузка, они съедают тебя целиком и помнят тебя. Хранят тебя там. Само собой, им не дают снова вырастать, потому что тогда они перестанут вырабатывать энергию. Они как… детеныши. – Она хихикает. – Крошки-батарейки, которые никогда не вырастут.
Ее объяснения… звучат несерьезно. Но они слишком конкретны, чтобы не быть правдой. И из всех людей на Станции, кто мог бы располагать такой информацией… Принцесса милым жестом кладет ладонь на мою руку, глядя на пустое пространство за моей спиной.
– Как я жду завтрашнего дня! Будет весело – правда, мама?
Луна виляет хвостом, глядя туда, где никого нет.
62. Фортитудо
Fortitūdō ~inis, ж.
1. сила
2. твердость, отвага
На следующее утро Ракс Истра-Вельрейд остановившимся взглядом смотрит на свой багровый шлем, и сквозь туман легкого похмелья у него в голове звучит голос девчонки:
«Когда ты теряешь сознание в седле, ты их видишь? Чьи-то чужие воспоминания».
Ракс понимает, в чем дело. Он успешно скрывает это с помощью красивой внешности, пустозвонства и вечных поисков, с кем бы переспать, но он знает людей. Ему не дается счетоводство, организация грузоперевозок, беготня по поручениям и хрен знает что еще, чем заняты его родители, как полагается благородным, но в верховой езде он хорош. И в умении распознавать хорошую езду. То, как она двигается, – она поворачивает Разрушителя Небес, словно ей конец, словно она сплошь утыкана занозами и вынуждена продираться сквозь пространство. Он знает, что Литруа ей в этом не помогает – только заталкивает ее в кабину снова и снова. Мирей считает, что это безумие. Гельманн говорил, что это прекрасно. Но Ракс знает – это боль. Он не может допустить, чтобы все кончилось так. Когда это происходило с ним, рядом никого не было, и он не позволит, чтобы то же произошло с кем-то другим.
«Когда ты теряешь сознание в седле, ты их видишь?»
Два месяца назад этот вопрос казался бы нелепостью, а теперь все, что ему остается, – продолжать. Он видит чужие воспоминания во сне и нигде больше. Седло – для езды, а не для видений. Он знает, что случается с наездниками – вечная кома, как у Сэва, и использование в качестве фабрики по производству младенцев. Ему известно, что родители без колебаний поступят так, он помнит, как близок к перегрузке после долгих лет езды, но намерен достучаться до девчонки с помощью единственного, в чем он хорош, единственного, к чему она, похоже, неравнодушна, – верховой езды.
Он разминает руку, обтянутую костюмом наездника, тугой материал растягивается на сухожилиях. Грудь гладкая, впервые за десять лет под костюмом на ней нет носового платка. Он должен полностью отдаться нейрожидкости, сблизиться с боевым жеребцом, увидеть воспоминания, как видит она. Должен забыть, что он – это он.
Солнечный Удар ждет снаружи на тренировочной арене, его заостренный шлем нацелен на звезды, как клюв хищной багровой птицы.
Проходя под крестом белого дерева над воротами ангара, Ракс читает молитву.
– 2. Инвэнио
Inveniō ~enīre ~ēnī ~entum перех.
1. находить, столкнуться
Океан в самом низу оси, где живут благородные, действительно прекрасен.
Разгружая ящики со свежевыловленной рыбой, Дождь видит, как вздымаются и закручиваются гребни искусственных волн, видит симуляцию размытой лазурной полосы горизонта. Белая пена набегает на бледный песок пляжа, чтобы тут же отхлынуть назад, и так повторяется без конца. Набежала и отхлынула, поднялась и опустилась. Как дыхание.
– Эй! – рявкает хозяин. – Я нанял тебя не для того, чтобы ты тут глазел, красавчик! А ну, живо тащи ящики к двери.
Дождь опускает голову и, шаркая ногами, плетется к боковой двери патио особняка на берегу, а потом обратно. Есть удовольствие в тяжелом труде, солнце, соленом запахе морской воды, и Дождь наслаждается честной физической работой. Никакой крови, пыток и скрытности. Ломка без пыли раскалывает его череп, но, когда ему удается посмотреть на океан подольше, он забывает и о бурлении в желудке, и о том, что тело обливается холодным потом. У него вдруг слабеют руки, он роняет ящик, и хозяин отвешивает ему затрещину, с шипением сообщая, сколько стоит попорченный груз. Остальные грузчики продолжают работать, даже глазом не моргнув, кроме одного, дюжего детины, растительности на котором больше, чем кожи.
– Не серчайте на него, мистер Бейкер, парень вдвое шустрее нас всех.
– Что толку работать быстрее, если у него товар побитый, – огрызается хозяин. – Хочешь, приглядывай за ним сам, Герн, но следующий ящик вычту из твоего жалованья.
Детина, которого назвали Герном, протягивает
