с внешнего пространства, она перешла в центральную часть. Закрепила там фонарь на крюке у фасада дома. Сверху включился красный светильник, который создавал впечатление, будто от фонаря исходит пятно света, освещающее только центральную часть сцены и непосредственно к ней прилегающие предметы. Алисса купалась в перекрещивающихся пятнах тусклого света, как будто в лунном свете. Без маски – она была единственным персонажем пьесы, не носившим маски, – ее лицо сияло белизной. На ее коже, на которой не было косметики, кроме тонкого слоя детского лосьона для придания блеска, были видны все складки и контуры. Она знала, что это плохо, что это делает ее уродливее, чем она есть, возможно, придает болезненный вид, но также она знала, что ее лицо должно читаться четко, чтобы она могла передать то выражение, которое хотела, те выражения лиц, которые исчезают на Западе и в поисках которых они проделали весь путь до Китая: хмурое лицо печали, приподнятый рот счастья, сжатые веки гнева, широко открытый рот удивления, опущенные губы отвращения, застывший взгляд непокорности.
Она спустилась со сцены и подошла к самому краю. В полумраке зрительного зала она различила маленькую красную точку кинокамеры Пола и сориентировалась на нее; ее бедра были обращены к кулисам, а торс был изогнут так, что наружу выглядывали грудь и плечи. Ее песня завладела всеми присутствующими.
Узрите судью. Образ бога, всезнающий рассказчик, представитель власти и традиций, глашатай капитализма и империи; он вечно присутствует на сцене, погружается в происходящее и выходит из него, иногда напрямую взаимодействует с другими персонажами, а иногда выносит им приговор откуда-то с краю; у него лучшие солилоквии [57] и самые элегантные стихи; кроме того, ему повезло с несколькими хорошими шутками. Бесспорно, это самая главная роль в пьесе. И, чтобы не оставалось никаких сомнений, судью она и играла.
Она завершила песнопение, втянув его в диафрагму до хрипоты. Пауза. Долгий вдох. Затем она бросила в глубокую тишину:
– Будь достойным!
Зрители остались на своих местах, революция откладывалась на другой вечер.
– Суд идет. Всем лицам, имеющим какие-либо дела с судом, прийти и явиться на заседание.
Так начался монолог судьи. Самая длинная и самая захватывающая речь в пьесе. Не прерывая его, Алисса начала свое восхождение на верхнюю площадку. Когда она поднималась по лестнице, зажигались огни шанхайской улицы, мигали огнями вывески и реклама. За кулисами взорвались барабаны: заседал небесный суд, и боги были разгневаны. Достигнув вершины – она не прервала свою речь, даже чтобы перевести дыхание, – она прошла по помосту и подошла к скамье судьи. Она не села на этот трон, осталась стоять; кончики пальцев рук опирались на поверхность скамьи. Эта поза придавала объем ее одеянию.
Локоны судейского парика свисали на грудь и скрывали ее. В ее осанке сквозило достоинство, происходящее из причастности к чему-то далекому и великому.
Аудитория: один.
Сцена: два.
Помост: три.
Это была третья фаза ее выхода. И все же ей казалось, что она только сейчас выходит из закрытой комнаты и протирает привыкшие к мраку глаза. Посмотреть наружу, оглянуться вокруг, бросить взгляд вниз: аудитория, на которую открывался безграничный вид, казалась ее владениями. Отсюда перед ней открывалась панорама всего, что она совершила. Подобно мужчине, она могла одним взглядом окинуть дом, который она построила по плану, выработанному умом женщины. От волнения ее голос надломился, и она ужасно испугалась. Она судорожно пыталась расслабить мышцы горла. Через секунду к ней вернулась сильная и мощная речь, которая принесла с собой чувство огромного облегчения.
Зрители были у нее как на ладони.
– Цивилизованное общество, – сказала она, – это общество, которое наказывает не для того, чтобы причинить человеку вред, а для того, чтобы предотвратить вред в будущем.
Это было сигналом Еве войти.
Но Ева не входила.
До этого момента сознание Алиссы не было на чем-то сфокусировано, оно было рассеяно по залу; теперь же оно сфокусировалось на том месте, где из-за кулис должна была появиться Ева. Алисса произнесла еще несколько строчек, на случай если это сможет подтолкнуть дочь к выходу, но нет, та не появилась. В противоположном крыле ждал Уильям, сигналом к выходу для которого должно было быть появление Евы. Он взглянул на Алиссу и слегка покачал головой, и Алисса поняла – у нее было такое предчувствие, – что проблема не в том, что Ева опоздала проблема в том, что она вообще не появится.
И это было еще не все. Еще до того, как она предвидела это, в еще более глубокой части своего сознания, она предвидела, что вместо Евы появится Айрис. Поэтому, когда Айрис действительно появилась – конечно, вот она, в маске Евы, конечно, конечно, конечно – Алисса пережила это как дежавю. Она уже видела эту сцену раньше. Она всегда знала, что все произойдет именно так.
Готовая к такому развитию событий, Алисса не дрогнула. Не проронила ни слова, не пропустила ни строчки. Не позволила себе рассуждать о том, что произошло за кулисами, не поддалась гневу или желанию отругать дочь. Напротив, она сохраняла яростное спокойствие и полностью доверилась Айрис в том, что ей удастся сыграть роль юной Лисинь как свою собственную.
Уильям, без маски, но в традиционном китайском женском платье ципао, вышел из-за другой кулисы. Айрис встретила его на сцене, и они начали петь, а затем танцевать. Это была встреча молодой Лисинь и взрослой Лисинь. Слова песни имитировали слова любовной баллады: взрослая девушка соблазняла юную, чтобы та созрела. Танец представлял собой нечто вроде фокстрота, в нем чередовались медленные и быстрые движения, в основе которых лежали попытки взрослой Лисинь соблазнить юную Лисинь расстаться со своей маской.
Уильям быстро приспособился к появлению Айрис. Он легко вписал ее в свои действия. С Евой ему приходилось стараться, чтобы компенсировать ее переигрывание: ее метания и рывки, ненужные позы и странные взгляды, огонь, который она пыталась вдохнуть даже в незначительные фразы. Но с Айрис бороться было не надо. Даже в маске у нее была прозрачная тонкая кожа; он видел ее чувства и заранее знал, куда они ее направляют, поэтому он мог реагировать на них с меньшими усилиями. Сквозь прорези маски она излучала энергию, которую даже Алисса, высоко стоящая на своем помосте, ощущала физически как жар.
Алисса остановила танец, вызвав Уильяма и Айрис к себе на помост. Пока они поднимались по лестнице, Алисса повторила их песню, изменив слова так, что они прозвучали как предупреждение:
– Молодые уступают старым, но имейте в виду, в конце концов молодые получают
