вечеров, когда он бывал дома. Он всегда ждал меня, а когда я садился рядом с ним, начинал свой бесконечный монолог о крысах и ядах и о том, как это приятно и полезно убивать их. Я думал, что, убив его, избавлюсь от его голоса, но я ошибался. Когда этот сукин сын испустил дух, я стал слышать его голос в своей голове. Он никогда по настоящему не отпускал меня.
Денни не знал, что сказать, он просто стоял и смотрел, как жизнь медленно покидает Билла.
– Но я никогда не поддавался на его уговоры, он хотел, чтобы я делал жуткие вещи, просто ужасные вещи. Порой мне удавалось заглушить этот голос с помощью алкоголя, а иногда я не слышал его целыми месяцами. А потом пришла луна.
– Луна? – почему-то от этого слова Денни бросило в холод.
– Да, луна. Она говорила со мной, и это было так чудесно, так волшебно, но после неё пришёл отец, и в этот раз всё было иначе. Он стал как будто сильнее, и я больше не мог сдерживать его.
– Твой отец? Но сейчас его нет? Он ушёл? – спросил Денни.
Впервые за всё время Билл улыбнулся. У него была хорошая улыбка. Когда он улыбался, он совсем не походил на убийцу и грабителя, казалось, что перед вами просто обычный, пусть и немного запутавшийся, человек.
– Он всё ещё здесь, – Билл поднёс окровавленный палец ко лбу и постучал. – Он пытается выбраться. – Улыбка Билла стала ещё шире. – Он в ярости. Кажется, он начинает понимать, что проиграл. Но в этот раз ему не выбраться. Я умру, и он умрёт вместе со мной.
– Ты справился с ним, Билл, – улыбнулся Денни. Ему хотелось, чтобы хотя бы перед смертью Билл так думал. Пускай он думает, что выиграл свой последний бой с отцом. Зачем ему знать, что он потерпел поражение. Пакет с ядом, лежащий на полу, был как бы напоминанием об этом. Но Билл не смотрел в ту сторону, он смотрел прямо перед собой.
– Я справился, – он кашлянул, и по его подбородку побежала кровь, затем он закрыл глаза.
Денни сидел тихо, прислушиваясь к шуму ветра за окном и далёкими раскатами грома. На кухне теперь снова стало тихо, неестественно тихо. Это была гнетущая, зловещая тишина. Денни стало невыносимо здесь находиться. Он бросил последний взгляд на Билла, грудь того уже не поднималась, а лицо приобрело странное, застывшее выражение, и вышел в коридор. Шум в Блоке затих, и шум урагана стал единственным, всепоглощающим. Но теперь этот шум не пугал, а наоборот, приносил успокоение. Денни послушал, как шумит ветер, послушал, как дождь барабанит по крыше, далёкий, такой приятный шум, особенно если слушать его сидя возле камина, в обнимку с любимой девушкой и бокалом подогретого вина, а затем прошёл в Блок рассказать другим, что видел, и узнать у них, что видели они.
ИНТЕРЛЮДИЯ ПОСЛЕДНЯЯ
Думаю, вы решите, что неправильно заканчивать книгу именно так. В хорошем конце добро побеждает, а зло должно быть наказано. Я в этом с вами соглашусь, но я не придумываю концовку, я пишу так, как было в жизни.
Три дня и три ночи я провёл в тесной хижине Денни, слушая его историю, и стоит ли говорить, что она меня заворожила. Иногда к нам присоединялись Том или Адрианна или оба одновременно, они слушали Денни, порой дополняя его рассказ или добавляя в него что-то своё. Иногда к нам присоединялся и Рахим, но больше всего времени мы провели именно с Денни вдвоём. Слушая его, я исписал три толстые тетради и ещё несколько заполнил рисунками. Не то чтобы я был великолепным художником, но порой визуальные образы помогают мне сохранить в памяти то, что необходимо. Я нарисовал старую тюрьму на холме, мрачное здание, видевшее много разрушенных судеб, пережившее не один ураган. Ещё я нарисовал ярмарку урожая, на которую ехала Адрианна вместе с Чарли, старый плантаторский дом, в котором жила семья Беккеров, старый фургон Гарета. Я попытался нарисовать Дика, и у меня получился огромный лохматый пёс с умными и грустными глазами. Ещё у меня был рисунок старого заброшенного шахтёрского городка, в котором Гарет впервые и увидел Кэлвина. Гарет видел Кэлвина сидящим на крыше и ждущего ураган, но само здание, впрочем, как и сам городок, я рисовал, используя только фантазию, сам городок не дожил до наших дней, его уничтожило тем ураганом. Самым трудным было нарисовать людей, которые столкнулись с неизведанным тем далёким летом. Я попытался изобразить всех так, как они виделись мне – смелыми и не теряющими надежду. Они смотрели прямо в лицо смерти и смогли уцелеть. Конечно, бурю пережили не все, но те, кто остался, вышли из урагана совсем другими людьми.
Кэлвин тоже был на моих рисунках. Я изобразил его вечным странником, всегда в дороге, всегда в поисках. Он представился мне как мужчина средних лет, возможно, красивый, но точно с какой-то тайной. Любому, кто видел его впервые, должно становиться ясно, что это не обычный бродяга. На моём рисунке он шёл по дороге, одной из множества дорог, что видели его стоптанные сапоги с сумкой через плечо. Конечно, я нарисовал кожаный плащ и ковбойскую шляпу. Лицо его мне всё никак не удавалось, и я нарисовал его в тени, только ухмыляющийся рот с едва видимыми клыками, торчащими над нижней губой и живым блеском в глазах. Я не сомневаюсь, что в реальной жизни Кэлвин выглядел иначе, возможно, он был более пугающ и более реален, возможно, его подбородок был другой формы или плащ другого покроя. Это не имело значения. Главное, что Кэлвин на рисунке был таким, каким представлялся он мне со слов людей, кому не посчастливилось столкнуться с ним вживую.
Думаю, вы заметили, что я ничего не сказал о шаре. Его я тоже нарисовал. И, возможно, этот рисунок был лучшим из тех, что мне довелось нарисовать за всю свою жизнь. Но я всё равно редко доставал его. Этот рисунок пугал меня, и я никогда не держал его в доме, предпочитая коробку в старом гараже отца, которым никогда не пользовался. Чёрный, как кусок полированного угля, он, тем не менее, содержал в себе свет, яркую искорку колдовского сияния. Иногда я часами разглядывал этот рисунок, пытаясь вопреки своему желанию рассмотреть в шаре хотя бы что-то. И порой мне казалось, что я вижу в нём своё отражение, на меня смотрел я сам, как
