это бывает, когда смотришься в зеркало, но только в отличие от зеркала, тот второй я в шаре был чужим человеком. Сложно объяснить, это как будто был я и в то же время не я. Человек в шаре был только похож на меня, но его улыбка и особенно его взгляд были чужими, враждебными, жестокими. Иногда я думал, что все эти видения лишь игра моего слишком яркого воображения, но какая-то глубинная часть меня знала, что это не так. Все мои видения, так же, как шар, существующий где-то вне моего рисунка и путешествующий вместе с убийцей, были реальны так же, как и я сам. Мне думалось, что если я буду вглядываться в шар слишком долго, то я оставлю в нём свою сущность, самого себя, а меня заменит тот человек, обитающий внутри него. И пусть эти мысли были безумны, я убрал этот рисунок как можно дальше, спрятал от самого себя.
Больше всего меня пугало даже не то, что я видел в своём рисунке, – мне кажется, что каждый человек видит в шаре что-то своё, шар подсовывает ему видения, но по большей части они пугающе ужасны, – а то, что ты хочешь смотреть в него снова и снова. Если даже рисунок обладал такой силой, что тогда говорить о настоящем шаре? На какие ужасные вещи был способен он? Но что-то мне подсказывает, что когда-то очень давно, возможно, тысячи лет назад, он был прекрасен, он был одним из чудес, на которое люди шли смотреть со всего мира. Но однажды шар попал не в те руки и был опорочен, превратившись в монстра, питающегося людскими страхами и горем. И пусть он не утратил своего внешнего великолепия, внутри, там, где прячется самое главное, он стал другим.
Однажды я спросил у Денни, что он думает о шаре.
– Я не видел его, – ответил он. – Но все, кто столкнулся с ним, говорят, что ни разу в своей жизни не видели ничего прекраснее. Когда его свет падал на них, они чувствовали себя моложе, сильнее и умнее, но самое главное, они были счастливы.
Наши разговоры утомляли его, и он почти всегда, сколько я его видел, был бледен и измождён, но когда я предлагал сделать ему перерыв, он отказывался и говорил, что лежать совсем без дела ещё хуже. Однажды, за несколько месяцев до моего приезда, Денни пошёл на охоту и на него напал медведь, раненный кем-то из охотников. К тому моменту, когда Денни встретил медведя, тот уже обезумел от боли и сразу кинулся на него. Денни смог застрелить медведя, но тот успел подрать его, причём так сильно, что он едва выжил, и до конца своих дней был вынужден проводить лёжа на кровати.
– Я не могу ходить, – сказал мне Денни, когда я спросил его, что случилось. – Точнее, могу, но любое движение доставляет мне ужасную боль. Одно время я принимал обезболивающие, но так очень скоро я стал бы наркоманом. А что может быть хуже наркомана и калеки в одном лице?
Том и Адрианна ухаживали за Денни, Том топил в его хижине, когда выдавались холодные ночи, и покупал продукты и лекарства, а Адрианна меняла ему бельё. Том привозил разных врачей, среди которых были и знаменитые хирурги, но никто не оказался в силах вылечить Денни. Он был вынужден до конца своих дней провести лёжа на своей кровати.
– Это проклятие, – сказал мне Денни однажды вечером, когда мы, утомлённые долгой беседой, сидели возле открытого окна, через которое в комнату проникал свежий вечерний ветерок. – Все, кто был в ту злосчастную ночь в тюрьме, прокляты.
Тогда я попросил Денни пояснить свою мысль, потому что, честно признаться, не совсем понял, что он имел в виду. Как мне показалось, все уцелевшие в том урагане, наоборот, чувствуют себя совсем неплохо. Адам стал богатым и успешным фермером, судья Беккер в скором времени должен был стать сенатором, а Том и Адрианна жили в Европе. Ещё я слышал, что Джордж Ирвинг стал знаменитым радиоведущим, его голос узнавало всё западное побережье, и он даже написал книгу о джазе. Я видел эту книгу в одном книжном магазине, на меня с глянцевой обложки смотрел не красивый, но, без сомнения, обаятельный мужчина, с уже седыми волосами и смешинкой в глазах. Джордж совсем не выглядел несчастным. Про других: Гарета, Салли и Луну мне ничего известно не было.
– Ты думаешь, что я сошёл с ума, говоря о проклятье? – спросил Дэнни и улыбнулся. Улыбка у него, должен сказать, вышла совсем не весёлая. – Все, кто был тогда со мной, сейчас либо богаты, успешны и знамениты, либо всё вместе. Эдвард Бёрнс, бывший фабрикант, к примеру, сейчас владеет собственной нефтяной компанией в Техасе. Лора Хоган, главная красавица в городе, вышла замуж за него и теперь живёт в трёхэтажной вилле на побережье.
– Но разве Лора и Эдвард не ненавидели друг друга? – спросил я. Я пролистал свои заметки и нашёл то место, где они ругались, борясь за внимание Кэлвина.
– Так и было, – кивнул головой Денни. – Они никогда не ладили и почти всегда ругались, когда где-нибудь встречались. Но так было до урагана. После они внезапно подружились, и Лора почти сразу переехала в дом Эдварда. Думаю, в этом виновато золото, которое оставил Кэлвин.
И вот в этом месте я почувствовал, что Денни подошёл к чему-то чрезвычайно важному, сердце моё забилось с учащённой силой, а во рту неожиданно пересохло.
– Золото? То золото, которое Кэлвин хотел раздать?
– Именно его.
– Значит, вы забрали это золото себе? – спросил я, надеясь, что мой голос не выдаёт того волнения, что я испытывал.
– Конечно, забрали, – взгляд Денни, грустный и печальный, был обращён в сторону окна, где в темноте шумели тополя. – Когда я оставил остывающего Билла на кухне и пошёл в Блок А, чтобы узнать, что там случилось, и рассказать о том, что видел сам, то увидел, что все, кто там собрался, занимались тем, что делили золото. Думаю, не нужно говорить, что дележом руководил Эдди Бёрнс. Этот жадный сукин сын, по слухам, имел дома ни одну тысячу долларов (а по тем временам это были немалые деньги), но он больше всех кричал, что золото они должны оставить себе. Он говорил, что все жители городка заслужили это золото из-за страха, что Кэлвин заставил их испытать.
– О каком страхе говорил Эдвард? – спросил я. – Если вас послушать, то никто в Блоке А не испытывал страха, все, наоборот, хотели
