она села на стол и поставила ноги на стул как на подставку. Заметно более счастливая на этой новой высоте, она уперла руку с пистолетом на колено, свободно держа его одной рукой, более непринужденно, чем раньше. Казалось, ее поза говорила: «Я бы предпочла, чтобы мне не пришлось его использовать, но к этому вынуждают обстоятельства».
– Вы будете хозяйкой нашего отеля, жемчужиной заведения, – сказала она. – С вашей наружностью… вашими манерами – о, успех обеспечен!
– Все это прекрасно! – ответила мать. – Но, Жан, ты должен придать мне мужества – скажи мне, что ты меня любишь! Подойди ко мне и обними меня.
– Я бы хотел поцеловать вас – но я не смею, – сказала Айрис. – Только не в этом доме. Я люблю вас – несомненно, – можете ли вы в этом сомневаться?
– Вы – скажи «ты», – отозвалась мать. – Между нами нет более преград. Говори «ты»!
– Не могу! Пока мы находимся в этом доме, между нами есть еще преграды.
Слова закружились в ушах Евы, звуки растворялись и собирались вновь, то ускоряясь, то замедляясь, как будто кто-то водил пальцем по пластинке.
– Прежде всего, – сказала Айрис. – Никаких эмоциональных сцен, иначе нам конец. Мы должны обдумать это хладнокровно, как разумные люди.
Мать перестала закрывать разрыв на блузке, так что она свисала вниз, обнажая валик плоти над тем местом, где пролегала резинка лифа.
– О господи! Значит, у вас ни капли чувства?
– У меня-то? Да я – самый чувствительный человек на свете; но я умею сдерживать себя.
– Не говорите со мной так резко.
– Я говорю не резко, я говорю разумно!
Айрис спустилась со стола и с видимой нежностью провела рукой по щеке матери. Внезапно Айрис резко дернула рукой вправо, использовав голову матери как рычаг, чтобы толкнуть ее на колени. Затем носком ботинка опрокинула ее набок.
Во время этой короткой пантомимы невозможно было понять, находилась Айрис в образе или нет. Она не пыталась делать свои движения выразительными. Двигалась она тихо, вопреки представлению о выступлении как о выдающемся событии. Еве больно было наблюдать за этим. Это была актриса, имеющая природный талант и работающая на самом высоком уровне. А еще это была ее сестра. Айрис. Которая не училась ни одного дня. Ее никогда не учили, как Еву, ходить, сидеть, смотреть и говорить на публику. Благодаря какому-то тайному методу самокоррекции, общаясь только со своим отражением, она научилась играть саму себя с точностью и легкостью. Наблюдая за ней сейчас, Ева испытала отчаяние, которое в любой другой ситуации было бы немыслимо. Ад поднялся до земли и поглотил ее. Чтобы избежать этих нескольких секунд мучений, она отдала бы годы своей жизни. Весь труд, который она вложила в свое ремесло, вся ее борьба были напрасны. Она была подделкой. Обманом. Ее присутствие в этом театре, само ее существование не имели оправдания. По справедливости, она должна была просто сгинуть.
– Существует ли в эту минуту на земле человек несчастнее меня? – спросила Алисса со своего места на полу.
Айрис усмехнулась:
– Почему же вы несчастны? Подумайте только о Кристине!
Она указала за кулисы на Еву. Этот жест заставил Еву подпрыгнуть. Кристина? Да, точно. Невеста Жана, Кристина – вот кто я. В ее голове промелькнуло смутное воспоминание о заучивании строк, о самом процессе, но она не могла вспомнить самих слов. Она знала, кем она должна быть, но не знала, что ей сказать. Это было ужасно.
– Вы не думаете, что у нее тоже есть чувства?
– О милосердый боже, – сказала Алисса, – возьми мою жалкую жизнь! Возьми меня из этой грязи, в которую я погружаюсь! Спаси меня! Спаси меня!
– Сказать по правде, мне вас жаль! – сказала Айрис.
Айрис внезапно бросилась через сцену. Потянулась вниз и схватила нить жемчуга на шее матери.
– Прислуга должна вставать, когда я говорю!
Айрис потянула за жемчужины, как бы желая поднять мать на ноги.
Та сопротивлялась, замерев и позволив вытянуть ей шею и откидывать голову назад.
В этот момент на сцену выскочил мужчина из зала:
– Прекратите! Если никто другой не собирается положить этому конец, это сделаю я!
Айрис подняла пистолет и направила его на мужчину, вызвав крики в зрительном зале. Она сделала это, не отпуская ожерелья матери, так что теперь были вытянуты обе ее руки: с одной стороны мать, с другой – пистолет и его цель. За кулисами бешено работала вспышка фотоаппарата.
– Можете опустить его, – сказал мужчина. – Я вас не боюсь. Оттого, что Айрис тянула мать за шею, у той набухли вены, кожа стала синюшной, и она едва могла повернуть голову.
– Все в порядке, сэр, – сказала она, впервые оторвавшись от сценария. – Возвращайтесь на свое место, все хорошо.
Второй зритель, пытавшийся уйти из театра, закричал из прохода:
– Они заперли двери, но сохраняйте спокойствие, скоро будет полиция.
Третий:
– Спускайтесь оттуда, мистер, не надо строить из себя героя. Позвольте властям разобраться с этим.
Мужчина на сцене колебался, пока Алисса не сказала ему:
– Вы джентльмен, и я вам благодарна. Но я солгала, когда сказала, что не знаю, кто эти люди. Это моя дочь. Я не знаю, почему она это делает, но я знаю, что, если я буду делать все, как она говорит, она никому не причинит вреда. Пожалуйста, сядьте.
Как только мужчина покинул сцену, Айрис резко дернула руку, порвав ожерелье. Освободившись, ее мать отпрянула назад. Ее рука метнулась к горлу и стала его массировать. Жемчужины, принадлежавшие самой Алиссе, градом посыпались на столешницу, а затем – на пол.
Сидевший неподалеку Глен произнес:
– Ого, чел, великолепные штуки!
И начал бегать за жемчужинами, которые, подпрыгивая, раскатывались в разные стороны.
– Лакейская любовница, потаскуха, – сказала Айрис, возвращаясь к фрёкен Юлии. – Недостает еще, чтобы вы стали упрекать меня в грубости! Вести себя так низко, как вы сегодня вечером, не решился бы никто из нас.
– Это правда, – ответила мать, – бей меня, топчи в грязь; я не заслужила ничего лучшего.
– Меня огорчает, что вы пали так низко, что стали гораздо хуже вашей кухарки; мне больно видеть, как осенние цветы побиты дождем и втоптаны в грязь!
– Вы говорите так, точно вы стояли выше меня?
– Так оно и есть.
Айрис указала на коматозных детей, на хихикающего Глена и на широко раскрывшего глаза Эгги.
– Мы выше.
Теперь Айрис отклонилась от сценария, но мать это не смутило. Она отталкивалась от того, на чем останавливалась Айрис. Она реагировала на импровизированные реплики Айрис с той же спонтанностью, с какой отвечала на отрепетированный текст. Сама она от сценария
