высоких стопок, и самолично разлил напиток.
— Это грушевый шнапс, — пояснил он, — чуть сладковатый, но весьма насыщенный и ароматный. Напоминает мне о лете, далеких виноградниках и цветущих садах Пфальца. Попробуйте, Шведофф!
Отказаться я не мог и опрокинул в себя шнапс. Пищевод обдало обжигающей волной — градусов сорок — сорок пять, не меньше. В голову тут же ударило — давно я не пил спиртного, но так же быстро эффект прошел.
Рапортфюрер выпил тоже, но по его лицу никаких изменений я не увидел. Как капля слону. Он открыл дело, лежавшее на столе и начал пролистывать документы.
— Стрелок-радист, ранен, попал в плен… ничего особенного. Про знание немецкого языка ни слова. Вы скрывали это, Шведофф?
— Никак нет, просто никто не спрашивал, я и не сообщал, — достаточно искренне ответил я.
— Допустим, — продолжил читать Рейсс. — Нареканий не имеешь, в подрывной деятельности замечен не был, от работ не отлыниваешь. Да ты идеальный заключенный, Шведофф?
— Делал, что говорили, — помрачнел я, — не хочу туда, где черный дым.
— В крематорий? — понимающе хмыкнул немец. — Да, я бы не советовал тебе посещать это место. Это экскурсия в один конец, — и тут же резко спросил: — Коммунист?
— Никак нет!
— Причина?
— Не звали меня, — честно ответил я.
— Комсомолец?
— Состою в организации с сорок первого года, иначе не получил бы работу. А жить на что-то было надо…
Рапортфюреру понравилась моя откровенность. Он даже улыбнулся одобряюще и налил еще по стопке шнапса. Это хорошо, в алкоголе много калорий, а опьянения я уже не испытывал, организм впитал все, словно губка.
Поэтому я выпил залпом, и выпил бы еще, но рапортфюрер убрал графин в сторону.
А потом в один миг голос его изменился: дружелюбный тон пропал, превратившись в грозный, пугающий крик.
— Встать смирно!
Я подскочил и вытянулся, надеясь, что гроза обойдет меня стороной.
— Что происходит в лагере? К тебе кто-то обращался с предложениями о диверсиях?
— Никак нет, господин офицер. Со мной никто не говорил, и я ничего такого не знаю!
В его руке появилась металлическая дубинка, обшитая кожей, и в ту же секунду мое лицо обожгла резкая боль, а по щеке потекла кровь.
— Не сметь врать, красная сволочь! На кого работаешь? Отвечать! Быстро!
Второй удар был жестче первого, за ним последовал и третий. Я рухнул на пол и увидел, что весь ковролин покрыт крупными пятнами от засохшей старой крови.
Резкий рывок вперед, подбить под ноги, навалиться сверху — и конец Рейссу, мои навыки борьбы превышали его бойцовские способности, он бы даже на помощь позвать не успел. Но… надо терпеть, ради высшей цели. Казаться внешне беспомощным, слабым. Таким я и был до сих пор, пока не поел вдосталь и не дал своему организму достаточно энергии.
Я сжался в позу эмбриона и прохрипел, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более жалко:
— Я обычный танкист! Попал в плен, но лучше бы меня убили…
С улицы на шум в дом вбежали два солдата, морды у них были красные и злые, глаза — чуть навыкате, сущие орангутанги.
— Вон! — заорал на них Рейсс. — Ждать, пока не позову!
Солдаты испарились, словно их и не было, а рапортфюрер внезапно успокоился и убрал нагайку.
— Встань, Шведофф, — в его голосе чувствовалась вселенская усталость. — Возьми платок, вытри кровь…
Я с трудом поднялся на ноги и взял батистовый платочек с инициалами A. R. со стола. Надо же, свой именной платок не пожалел для обычного военнопленного, не представляющего особого интереса? Нет, что-то он замышляет… понять бы, что именно?..
Следующий час-полтора Рейсс проверял мою биографию и задавал самые разные вопросы, то пытаясь подловить на нестыковках, то вроде бы полностью доверяя моим показаниям, меняя поочередно метод «кнута и пряника». Потом он переключился на мои взгляды и пристрастия, стараясь залезть в буквальном смысле под кожу и выведать то, что я не рассказал бы никому на свете.
Я отбивался, как мог, стараясь соответствовать выбранной роли. Получалось или нет, бог знает. Рейсс был опытным дознавателем и провел не один десяток подобных допросов, поэтому прекрасно знал все ходы и уловки подопечных. К счастью, экстренные меры ко мне он пока не применял, ни пыток, ни увечий. Легкие побои вначале — не в счет. По большому счету, идиллия, курорт.
Наконец, он откинулся на спинку стула и заявил:
— Верю, ты хороший солдат, честный, преданный. Выполнял свой долг, но однажды тебе просто не повезло.
— Судьба такая…
— Верно, — воодушевился Рейсс, поднимаясь на ноги, — фатум, рок, судьба! Наш путь предрешен от рождения и до смерти, и изменить его мы не в силах. Твоя дорога привела тебя ко мне, и я решу твою участь прямо сейчас!
Вот оно, началось! Теперь либо пан, либо пропал.
— Предлагаю тебе огромную честь, Шведофф, служить великой Германии, непобедимому Третьему Рейху и лично Адольфу Гитлеру!
Несмотря на серьезность ситуации, меня едва не пробрал смех. Знал бы ты, сучоныш, что случится с твоей «непобедимой империей» через год, когда советские танки перемолют своими траками кости защитников Рейхстага, а красный флаг будет гордо реять над Рейхстагом. И хваленый Гитлер убьет себя в бункере, а наследие его будет уничтожено и идеи на долгие годы забыты. Пока в один «прекрасный» день их не решат возродить, накачивая врагов России новой порцией ненависти…
— Я согласен! — особой радости я не выражал, стараясь отыгрывать адекватно. — Еда, чистая одежда, отсутствие тяжелых работ. Бабы…
— Будут тебе бабы, Шведофф, да еще какие, сам выберешь! У нас лучший бордель в округе, девок из Равенсбрюка лично отбирает фрау Бербок. И еда будет, и одежда. Я распоряжусь. Но если хоть раз усомнюсь в твоей преданности… ты сильно пожалешь об этом, и смерть твоя будет очень страшной…
Рапортфюрер обошел стол и подошел ко мне вплотную. От него пахло хорошим парфюмом и крепким табаком.
— Что случилось прошлой ночью? — внезапно спросил Рейсс, нависая надо мной.
— Ничего не знаю, я спал, устал очень.
— В каких отношениях ты был с капо Осиповым?
— Сволочь этот Осипов, — искренне ответил я, — не человек, а животное. Избивает всех без разбора, виноват человек или нет, ему плевать!
— Прошлой ночью он погиб. Бросился на ограждение
