class="p1">Ева посмотрела на сцену. Декорации были в беспорядке. Повсюду разбросан реквизит, опрокинута мебель. Четверо детей лежали на полу, Глен и Эгги сидели на заднике, размахивая руками и потрясая пальцами в воздухе.
Айрис стояла в центре сцены, откуда ей было видно Еву и мать за кулисами; она наклонила голову в ожидании следующего раунда.
Операторы снимали Айрис с двух ракурсов: один под тридцать градусов слева, другой – под сорок пять градусов справа.
В темноте зрительного зала двигались фигуры. Звук был похож на шум оживленного паба: никто не свистел и не кричал, люди просто громко разговаривали друг с другом. Вдобавок ко всему доносился грохот – бам-бам-бам, – оттого, что кто-то ломился в центральный вход. А за этим грохотом – слабый звук полицейских сирен.
Все было неправильно. Все было неправильно и внутри Евы, и снаружи; должна была быть взаимосвязь. Недомогание, которое она чувствовала, было вызвано ею самой? Каким-то химикатом в ней, старым ядом, вырвавшимся наружу? Безумие глаз перешло на разум и полностью его изменило? Она оглянулась назад, за кулису, где лежали другие члены «Уэрхауза», похожие на больничных пациентов; они были так же больны, как и она сама. Во всем этом была ее вина. Она заразила их, и все вместе они устроили этот хаос. Она повернулась обратно к сцене. Теперь сцену освещал разноцветный сияющий круг. Сквозь пространство, пересекаясь и перекрещиваясь, создавая изысканные узоры, пробивались лучи кристально белого цвета. Я не должна этого видеть. Я не должна об этом думать.
Но тут ее осенило: ее накачали наркотиками. Айрис подмешала их в еду или подлила в напиток. На самом деле она была в трипе. Все были в трипе.
В ярости – мгновенный переход от оцепенения к гневу – она выхватила пистолет из рук матери.
– Отдай его.
Она двинулась вперед к краю сцены, к месту встречи света и тени. Там она замерла. Ее одолел простой страх выйти на сцену. Дело было в страхе – я не знаю, смогу ли я справиться с этим, – и единственным способом преодолеть его было напомнить себе, что она не управляет событиями. Речь идет о чужих словах, чужих действиях, а не ее собственных. Она не владела своими действиями с самого начала.
Она вышла на сцену, зажав пистолет обеими руками.
Пусть это будет пьеса.
* * *
Айрис поприветствовала ее теплой улыбкой.
– Господи Иисусе! Что у тебя за вид! – воскликнула Ева, внезапно вспомнив реплики Кристины. – Что здесь случилось?
– Ах, тут фрёкен приводила слуг, – ответила Айрис, снова войдя в образ Жана. – Да разве ты так крепко спала, что ничего не слышала?
– Я спала как убитая!
Ева пошла по дуге – центр сцены справа, задняя часть сцены, центр сцены слева, – а Айрис так же пошла вокруг столешницы, но в обратном направлении; так они стали кружить друг напротив друга, словно гладиаторы на арене. Айрис казалась полностью сосредоточенной, абсолютно спокойной, в то время как Ева, разъяренная и в то же время болезненно переживающая присутствие зрителей, то и дело бросала взгляд то в одну, то в другую сторону, ожидая, что на сцене появится кто-то еще, подозревая врагов в тени, ожидая насмешек и презрения.
– Уже одета, чтобы идти в церковь? – спросила Айрис.
– Да! Ты же обещал пойти сегодня со мной к исповеди, – сказала Ева.
– Правда? Какое Евангелие сегодня читают?
– Об усекновении главы Иоанна Крестителя, думается мне.
– Это будет очень долго продолжаться!
Ева почувствовала на лице жар ламп. Ей казалось, из вен у нее сочится жидкость. Руки, державшие пистолет, были мокрыми. Находиться на сцене – значит говорить множеству людей: «Смотрите на меня»; а их действительно было много – целая стена лиц. У нее было ужасное чувство, что если она сделает паузу, то они снова начнут хлопать или смеяться, поэтому она давала себе небольшие внутренние толчки, пытаясь не выйти из роли.
– Что же ты делал целую ночь? – сказала она. – Ты совсем зеленый.
– Ничего, – ответила Айрис. – Я сидел здесь и болтал с фрёкен Юлией.
– Она, ей-богу, не понимает, что это совсем неприлично.
– Очень странно, когда об этом подумаешь!
– Об этом?
– О ней.
– Что же в ней странного?
– Да все. Но ты же не ревнуешь меня к ней?
Произнося эти реплики, Айрис пристально смотрела на Еву. Взгляд ее поражал своим блеском. В ее глазах был Бог, и в то же время в них были злобные искры, которые, казалось, критиковали игру Евы. Этот взгляд будто говорил, что Айрис может исполнить роль Евы, любую роль, лучше, чем она. Было ясно, что, играя Жана, Айрис представляла себя и в роли Кристины, определяя, что она сделала бы иначе, чем Ева. Возможно, Айрис видела не Еву, а только собственное отражение. Подстраивала свою игру не под решения Евы, а под решения, принимаемые образом ее самой.
Почувствовав одиночество, Ева начала терять терпение. Она обнаружила, что зависла в невесомости и не имеет ни малейшего представления о том, что собирается сказать дальше. – Стоп, – сказала она.
Спектакль остановился, действие прекратилось. Остались только две женщины: только они одни на земле.
– Что ты делаешь своими глазами? Ты меня отвлекаешь. Давай попробуем еще раз, и на этот раз без этого.
Айрис не возражала против такого перерыва. Не меняя позы, она ждала новой реплики.
– Господи Иисусе! Что у тебя за вид! – произнесла Ева, начиная сцену заново.
На этот раз они успели прочитать всего несколько строк, дойдя до усекновения головы Иоанна Крестителя, прежде чем Ева снова остановила действие.
– Я не знаю, почему ты не можешь просто смотреть на меня, – сказала она. – Что-то мешает тебе смотреть на меня просто так?
Они начали снова. На этот раз Ева просто монотонно передавала свои реплики Айрис, а Айрис играла свою роль, выкладываясь полностью. Ева на расстоянии ходила вокруг Айрис, вбирая ее в себя, осмысливая ее. Препарируя ее на ее глазах.
– Перестань корчить рожи, – сказала она.
И Айрис изменила поведение в соответствии с ее указаниями. – Ты слишком много рассказываешь.
И Айрис согласилась.
– Не продавай слова. Не раскрашивай их.
И Айрис повиновалась.
– Боже, Айрис, неужели ты ничего не можешь придумать? Неужели у тебя нет ни капли воображения? Ты неуклюжа.
Посмотри на себя. Где ты находишься? Постарайся меньше стараться. Подожди, кто тебе сказал это делать? Разве я тебе сказала это делать? Делай, что тебе говорят.
Ева не могла припомнить, чтобы мать когда-либо хвалила ее. Или даже уделяла ей так много времени. Больше всего внимания матери доставалось Айрис. Критика Айрис
