— не быть тому грехом, не быть прелюбодеянием. Это вот как с моими потугами чревоугодничать выйдет. Дело сделано, а сути нет. Но если тут всё довольно понятно, то есть ведь и другое внешнее влияние, не такое очевидное. Только вот если человека, грубо говоря, малолетним ещё и почти беспамятным, пугали чем-то постоянно и выработали у него привычку бояться того, ненавидеть то, злиться в преддверии того, — оно тоже не то чтобы по его воле случилось, как по мне. Это такое же принуждение к реакции, как и если человек салат резал, а кто-то с разбегу на кухонный нож набежал. Как неповинен кулинар в убийстве, так и тот, обстоятельствами приученный, неповинен в своей реакции. Не по воле его души она происходит, а вроде как автоматически, на одних выработанных рефлексах. И многое, знаете ли, Павел, в непотребных склонностях людских привито таким вот научением всяческим. И коли идут они от внешнего, а не от внутреннего у человека, выходит, то не по воле доброй, не по душевному пристрастию. Сложно оно, конечно, отделить, но разница есть. И те, кто может прекратить быть Каинами, раскаяться, они и стали теми Каинами, окаянными то бишь, по принуждению обстоятельств. Не по воле своей. И такие вот черты человеческие бесовские умения поменять могут так же просто, как пуля извне всякого хорошего человека намертво застрелить, каким бы праведным он ни был. Конечно, любой поступок так и так остаётся поступком человека, и он за него ответственность несёт, пусть бы это и было следствие воздействия. Но вот вопрос в том, по чьей воле, для меня неоднозначен. Замаял я вас, Павел, как погляжу. Подумать вам надо, да и отдохнуть не помешает. Да и мне тоже. Договорился тут с вами до того, что вроде как ерундой занимаюсь, которая отнюдь Агнии Ауэзовне не поможет. А как с тем быть теперь и сам ума не приложу…
Домой Пашка пошёл пешком сквозь толпы что-то празднующих пензяков, почти что не воспринимая окружающее. Башка гудела.
Надо было лечь в тишине, снести всякую усталость игрухой и подумать, разобраться, понять. Принять долбанное решение. Лосев не прав. Оно ещё совсем не принято. Оно, даже если бы и было принято, даже непонятно, насколько и как выполнимо.
Например, всё больше Пашке казалось, что стоит наведаться к Зинке с Женькой и по-тихому опорожнить плюшевого медведя и подушку. А может, даже и к той тётке блаженной, которую Слава окучивал. И к другим всяким.
Но такое факт Вельзевулу не понравится.
И попадёт Пашка в Ад.
А что там, собственно? Вот Лавриков почти что и не жалуется, хотя вроде как муки проскочил. Может, съездить на Агниено кладбище опять и себе земли накопать? Поговорить со старухой и расспросить по-людски? Хотя бы понимать будет, о чём речь вообще.
Интересно, а как это она, раскаявшаяся, смогла стать бесовкой? Выходит, паршиво в Аду всё-таки сильно.
Но если даже раскаявшиеся ради спасения готовы живущих губить…
Блин!
Правда была в том, что не хотел Пашка ни в Ад, ни в Рай, он жить хотел по-человечески, и всё тут. Ну кто о смерти всерьёз в шестнадцать лет думает⁈ Это же стариковские приколюхи. Так за каким же фигом…
Телефон завибрировал, и дали младшему Соколову нового дракона.
А потом позвонила Пионова, и было прям слышно, что она изо всех сил старается не звучать обиженно.
— Будет не очень романтично, если первый раз за неделю мы встретимся на похоронах, — объявила Люська и натянуто хихикнула. Чёрт, ещё же похороны историка на Пашкину голову! — Алло, ты слышишь там? Чем ты занят целыми днями, что даже минутки написать нет? Если я тебе вдруг надоела, то так сразу и…
— Люся! Не неси чушь! — взмолился младший Соколов. — У меня работа тут. И херь эта с историком придавила.
— Прости-и-и-и, меня тоже, — тут же сменила вектор Пионова. — Просто хотелось поговорить и увидеться вообще. Ты устроился на работу опять? А куда?
И когда Пашка научится сначала думать, а потом говорить-то?
— Да такое, посылки ношу, — неопределённо пробормотал он. И добавил, для солидности: — Матери помогать надо, пока отца нет.
На этом этапе Люська помиловала его окончательно, правда, взяла клятву, что завтра они увидятся. Протрындели до самого поворота в нужный двор и простились на мирной ноте.
Дома во всех окнах горел свет, даже и в Пашкиной, что было особенно странно. Другая мама не звонила, и он был уверен, что она спит. Что там опять такое намутилось⁈
Стрелой пронесясь мимо какой-то бабульки-полуночницы на лавке у подъезда, спешно взлетевший на второй этаж по лестнице младший Соколов торопливо открыл дверь и обомлел.
— Братуха!!! — сиганул с порога кухни прямо на него, впечатывая в стену, бритый налысо и словно бы оттого ставший выше, худой какой-то и угловатый теперь брат Серёга. — Ну ты и шляться стал! Ваще от рук отбился! — Серёга вжал в Пашкину макушку костяшки пальцев и начал усиленно тереть. — Чуть не психанул и не написал тебе уже!
— Чё… как… у тя ж дембель только через две недели плюс должен быть! — задыхался Пашка, давя порыв заломить Серёге руки так, чтобы тот уже не вывернулся.
— А вот свезло! С командиром скентовался! Ещё и подкинули удачно до Пензы! Сюрпризэйро! Ты рад, засранец⁈ Веселье вернулось в твои унылые будни! — с этими словами Серёга врезал ему кулаком в бок так, что перехватило дыхание.
Пашка успел сам себя поймать за запястье. Закачанные в тело рефлексы так явно демонстрировать брату не стоило. Как же это всё, блин, сейчас не в тему!
— Дай разуться ему, Серёжа, — выглянула из кухни Другая мама со сковородой в руках, и брат как-то разом Пашку выпустил и несколько поменялся в лице. Бросил назад, в кухню, взгляд растерянный и немного испуганный.
А когда Другая мама, сияющая улыбкой, вернулась к плите, шепнул:
— Чудеса какие-то. Как другой человек стал! Даже стрёмно.
— Она хорошая, — пробормотал Пашка, испытав жгучее чувство вины.
— Ага, будто инопланетяне спиздили и другую вселили, — неприятно пошутил Серёга и, верный себе, закатил собеседнику затрещину, правда, несильную. — Ну и было от бати вреда, мать его. Не звонил он тебе? — серьёзно добавил брат.
— Нет, — сглотнул Пашка, потирая макушку.
— Мальчики, идите к столу! — позвала Другая мама.
— Ща! — крикнул громко
