стало в официальных академиях аксиомой. Ни о Rinascimento, ни о Renaissance не было речи, потому что maniera moderna, перестав быть современной, осмыслялась не как исторический стиль, определенный временем и местом и теперь ушедший в прошлое, а как стиль на все времена. Следование классике, то есть классицизм, академики провозгласили единственно правильным способом, с помощью которого можно создать художественное произведение. Искусство обрело правила, правила вскоре стали законом, которым художник обязан неукоснительно следовать.
Нормативная эстетика, основанная на авторитете классики, становилась все более авторитарной, а классицизм стремительно превращался в академизм. Тот, в свою очередь, деградировал в салон и в l’art pompier, «искусство пожарных», как французские остроумцы XIX века, каламбуря на сходстве слов pompéien, «помпейский», pompeux, «помпезный», и pompier, «пожарный», прозвали современную академическую живопись, ибо пожарные щеголяли в сияющих касках с конскими хвостами, похожих на аттические шлемы. Идеал превратился в стандарт, образец – в штамп, авторитет – в тиранию, мастерство – в повторение, так что терпеть тиранию академического классицизма, а вместе с ней и классику, стало невыносимо. Романтизм потребовал свободы и восстал против всяких иерархий, в том числе и против иерархии в искусстве, что совпало с растущим интересом к национальному своеобразию, опровергающему идею одной единственно правильной линии развития формы. Искусство, порвав с нормативной эстетикой, шло к утверждению ценности настоящего и отрицанию прошлого. К середине XIX века нормативную эстетику не клял уж только совсем косный и медлительный ум, так что уже у Пушкина вызывавшее иронию, но еще модное в начале века слово «идеал», на котором дремал Ленский, готово было превратиться в ругательство.
Если в стихотворении Пушкина «Поэт и толпа», написанном в 1828 году, проблема сопоставления мраморного кумира и печного горшка ставится поэтом и явно решается в пользу первого, так как «мрамор сей ведь бог!..», то в поэме «Железная дорога» Некрасова в 1864 году защитником Аполлона Бельведерского и классицистической эстетики выступает тупой генерал. Он не видит дальше своего носа, несмотря на свою европейскую образованность, и банально вопиет: «Или для вас Аполлон Бельведерский/ Хуже печного горшка?» – превращая сакраментальное в глупость. Победа над классицизмом грозила и классике, но она устояла: романтическое требование плюрализма тут же обернулось Historismus’ом, тяжеловесно замкнувшим столетие своим особым бесстильным стилем, в котором неороманика, неогрек, неовизантизм, неоготика, неоренессанс, необарокко и всевозможные другие «нео» сосуществовали на равных правах, время от времени друг с другом свободно скрещиваясь и порождая на свет невиданных доселе уродов. С приставкой «нео» Historismus сохранил и классику.
Порождением романтизма стал и философско-культурный историзм, утвердивший необходимость углубленного и непредвзятого изучения прошлого, в том числе и искусства, каждой национальности. История благодаря историзму стала историчной, то есть, наконец-таки, масло стало масляным, и теперь уже она не сводилась к простому перечислению наподобие: Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его, – а стало важным, что Авраам родил Исаака во время перехода от скотоводства к земледелию, а при Иакове начал распадаться общинно-родовой строй. Неуступчивое прошлое для удобства было разделено на отрезки, которым было приписано внутреннее единство, что побудило дать им имя собственное. За неимением лучшего слова стали использовать греческое слово έποχή, «эпоха», означающее «остановка». Вот именно тогда Renaissance и появился на свет.
Осень в Александровском саду © Дмитрий Сироткин, 2020
Эпоха – понятие, понятие – порождение рассудка, рассудок – часть сознания, сознание же духовно и с материей находится в сложнейших взаимоотношениях, называемых диалектикой. Выделение прошедшего в некий отрезок, ограниченный датами, есть акт чисто умозрительный и проверке эмпирическим путем не подлежит, ибо какая может быть эмпирика по отношению к тому, чего нет. Ренессанс – чисто умозрительное построение, поэтому само его существование парадоксально: когда он был настоящим, его не было, не было его и тогда, когда он был провозглашен надвременным, но появился тогда, когда стал прошлым. Нормальная алогичность исторической логики. На сконструированную историками эпоху Ренессанса тут же накинулись историки искусства и принялись оттачивать на ней свой инструментарий. В 1899 году вышло в свет «Классическое искусство. Введение в изучение итальянского Возрождения» Генриха Вёльфлина, апология новомодного изобретения, формального анализа. Вёльфлин со своим чувством формы тут же устарел, так как Венская школа вплотную занялась Kunstgeschichte als Geistesgeschichte, Историей искусства как Историей духа, а в Гамбурге уже зрела иконология Варбурга, следующее влиятельное движение в искусствоведении. Формальный анализ, изучение того, как создан визуальный образ на основе разбора таких его внешних признаков, как композиция, рисунок, цвет и т. д., и иконология, занимающаяся разбором его внутреннего смысла, как были, так и остались главными достижениями науки искусствознания. То и другое, однако, лишь инструментарий, а история искусства, так же как социология искусства, философия искусства, психология искусства и т. д., как была, так и осталась смежной дисциплиной. Она может быть марксистской, как то часто случается в Западной Европе, а может быть марксистско-ленинской, как то случилось в СССР, может быть феминистской, гендерной, мультикультурной, националистической и какой угодно. Все зависит от точки зрения, а точка зрения у каждого своя.
Ренессанс родился в сознании историков, но историки искусства Ренессанс экспроприировали, недаром Джорджо Вазари, которому по праву принадлежит честь первого употребления слова rinascita, применил его именно к искусству. Ренессанс стал искусствоведческим понятием, и историки искусства эпоху поделили на куски, дабы сделать его более дискретным и материальным. Особо был выделен Проторенессанс, расплывчато помещенный в Дученто-Треченто и совпадающий с расцветом готики, Ранний Ренессанс Кватроченто, Высокий Ренессанс, длящийся всего два десятилетия, и поздний Ренессанс, занявший все остальное Чинквеченто. Ренессансные периоды принято обозначать прописными буквами, хотя возможно и строчными; особой оригинальностью периодизация не отличается. Повторяя цикл, смоделированный по принципу человеческой жизни: внутриутробный период – молодость – зрелость – старость, – она применяется к каждому периоду истории, который историки сговорятся называть эпохой. Понятно, что ее границы, претендующие на дискретность, очень размыты, так как в прошедшем грядущее зреет, а в грядущем прошедшее тлеет. Как только грядущее созреет в тлении прошедшего и оформляется в настоящее, в нем начинает зреть уже новое грядущее, обращающее настоящее в прошедшее, «этакое старое грядущее», и само в качестве уже прошедшего начинает тлеть в новом грядущем. Так все зреет и тлеет, тлеет и зреет, зреет и тлеет. Вот тебе и дискретность, поди разберись. С изобразительным искусством, при всей его наглядности, и то трудно, а уж как коснется сферы социально-экономических отношений, то начинается такая неразбериха, что свести концы возможно только при условии отказа от словосочетания «эпоха Ренессанса». Не было никакой эпохи,
