скользил к темному углу, где, безмолвно укоряя и напоминая о бренности всего, лежали кости незнакомца. Жизнь в этом мире была хрупка. И за каждую возможность приходилось платить высокую цену. Он выжил в этот день, добрался до зимовья. Но цена этого выживания, как и бременем его уникального знания, была огромна. И впереди его ждало еще много таких дней, наполненных борьбой и болью, в мире, где каждый новый рассвет был одновременно обещанием нового испытания.
Тепло, рожденное мерцающим пламенем в грубо сложенном очаге, медленно изгоняло окоченение из затекших конечностей. Алексей сидел на холодном земляном полу, прислонившись спиной к шершавому бревну стены, вытянув промокшие, но уже не так отчаянно дрожащие руки к живому огню. Дым, поднимавшийся к дырявой крыше и просачивавшийся сквозь щели, был горьким, едким, но для него сейчас это был самый сладостный запах на свете — запах жизни, запах очага, запах безопасности.
Маленькое, жалкое зимовье, пропахшее сыростью и смертью, казалось роскошным после пяти дней в диком, мокром лесу под открытым небом. Его крошечные размеры — не более двух шагов от стены до стены — не стесняли, а скорее давали чувство защищенности. Каменные стены очага, закопченные многолетним дымом, излучали спасительное тепло. Оставшиеся от старого охотника поленья, сухие, несмотря на годы сырости снаружи, лежали аккуратной кучкой у очага — бесценный дар судьбы, или просто случайность.
Алексей стащил с ног промокшие насквозь сапоги, разулся. Холод мгновенно обхватил голые ступни. Он попытался выжать воду из шерстяных носков, почти мгновенно ставших холодными и тяжелыми. Зашвырнул их поближе к очагу, подальше от прямого огня. То же сделал с одеждой — мокрые штаны, свитер, рубаха. Остался в исподнем, дрожащим от холода и едва начинающегося озноба телом, но чувствуя, что самая худшая, пронизывающая сырость начинает отступать.
Он оглядел свое скромное убежище при неверном свете огня. Кости. Они все еще лежали там, в углу, обтянутые остатками высохшей плоти и лохмотьев. Череп, склоненный к груди, казался застывшим в безмолвном вопросе или смирении. От зрелища не становилось жутко в обывательском смысле, это была не декорация из пугающей истории. Это была… реальность. Горькая, жестокая реальность этого мира. Одиночество. Забытие. Неспособность дойти. Исход.
Осознание того, что вот так, тихо и неприметно, может закончиться жизнь — любая жизнь, даже та, которая, как его собственная, несла в себе знание о целых вселенных — поражало своей будничностью и окончательностью. Этот неизвестный охотник, возможно, искал в этом зимовье спасение от непогоды или ран не хуже его. И не нашел. Смерть оказалась сильнее его усталости, его надежд, его навыков выживания.
Алексей подавил вздох, превратившийся в сухой кашель. Нет, он не мог себе этого позволить. У него было другое будущее, даже если оно сейчас казалось невообразимо далеким и призрачным. У него были лица из его «снов», которые ждали — хотя и не зная этого — тех событий, к которым он обладал ключом. Его выживание было не только его личным делом. Оно имело смысл за пределами этой мрачной хижины.
Собрав последние силы, он подполз к своему мешку, лежавшему на полу. Осторожно достал из него топор и нож, протер их шерстяным шарфом, проверяя лезвие топора пальцем — все еще острый. Металлический привкус ощущался на кончике пальца. Затем извлек бережно завернутый сверток с клинками. Раскрыл его — клинки были сухими. Холодная сталь блеснула в отблесках огня. Осязание этих необычных предметов, таких неуместных здесь, в этом примитивном мире, придавало сил, напоминало, откуда он и что он знает. Эти клинки были вещественным доказательством реальности его знания.
Он снова проверил мешок — на дне оставалось несколько смятых, покрытых плесенью сухарей. Вяленого мяса не было. Соль была. Кресало было. Веревка была. Пустая фляга лежала рядом. Вот и всё его достояние в этом мире — нательные остатки, мокрые сапоги и то немногое, что осталось в мешке, да два куска необычайно прочной стали и знание о гигантских людоедах и трехстенном гетто, обреченном на гибель. Удивительный набор для выживания.
Нужно было поесть. Он снова достал сухари. Их запах был отталкивающим, покрытая плесенью корка скользила под пальцами. Но альтернативы не было. Преодолевая позыв к рвоте, он отломил кусок и запихнул его в рот, запив небольшим количеством воды из фляги, которая была лишь немного холоднее его собственного тела. Безвкусная, тягучая масса застряла в горле, пришлось сделать усилие, чтобы проглотить.
Это была пища выживания, а не удовольствия. Источник энергии, чтобы ноги могли идти дальше, чтобы мозг мог думать, чтобы сердце билось. И ради этой цели можно было съесть что угодно, преодолеть любую брезгливость. Жизнь — это не изящная материя, а грязная, суровая борьба за каждый вдох, за каждую крошку хлеба. Этот мир учил этому без лишних церемоний.
После еды — этого жалкого подобия еды — он почувствовал легкий прилив тепла. Сел ближе к огню, сгорбившись, прижавшись лицом к коленям. Дремать у огня, зная о присутствии смерти в нескольких шагах, было странным опытом. Жизнь и Смерть — вот они, две противоположности, бок о бок, в этом тесном пространстве. Он, живой, едва избежавший гибели, сидит у огня, слушая треск горящих поленьев, в то время как в углу покоятся останки того, кому не повезло.
Ночное бодрствование началось. Слух Алексея работал в привычном напряженном режиме. Ночь в диком лесу была полна звуков, и теперь он, находясь под относительной защитой, мог слушать их, пытаясь уловить что-то иное. Треск мерзлых веток, стук дятла (хотя в такое время?), шуршание подстилки под невидимыми шагами лесных обитателей. И иногда… очень редко… что-то иное. Звук, слишком далекий, слишком приглушенный, чтобы быть уверенным. Ветер? Движение зверя? Или далекое, очень далекое эхо их погони, идущей где-то по его следу, возможно, свернувшей по другому пути?
Неопределенность снова становилась пыткой. Но он не мог ничего с этим поделать, кроме как слушать и ждать. Ждать утра. До тех пор ему нужно было оставаться скрытым, сохранять тепло, восстанавливать силы. Его убежище, каким бы мрачным оно ни было, давало ему этот шанс.
Часы текли. Огонь постепенно прогорал, требуя подкидывать дрова. Алексей подкидывал по одному полену, чтобы не привлекать лишнего внимания слишком ярким пламенем или густым столбом дыма в ночном небе, даже если он рассеивался в густых кронах. Тело постепенно согревалось, мышцы чуть расслабились. Он перевернул промокшую одежду, лежавшую у огня, чтобы она просыхала равномерно.
В какой-то момент он услышал более четко. Тонкий, одинокий звук рога. Где-то очень далеко на юге. Рожок
