поправил его Скрынников, взял папку, засунул под мышку и нахохлился от холода. – Человеческая психика непредсказуема. Некоторые признаются спустя годы, потому что не выдерживают вины.
– Достоевщина прямо, – прокомментировал Михаил. – И много так признались?
– Пока только один в моей карьере, – рассмеялся следователь. – Но надеюсь увидеть еще. И потом, есть способы внушить подозреваемому, что следствие все знает и он обложен со всех сторон. Вот это – более надежный путь.
– Значит, сейчас главное – узнать, кто жертва?
– Совершенно верно. Если жильцы в разговоре что-то вспомнят или проболтаются – звоните. Так, – он полез в карманы, потом расстегнул пальто и достал из заднего кармана брюк визитку, – возьмите мой номер. Поскольку вы мой проводник в этом деле, звоните и днем и ночью. Они вас хорошо знают и доверяют, может, расскажут вам. Не исключаю, что замешаны все старики.
– И Валентина Афанасьевна? – спросил Михаил.
– И она тоже.
– Но она кажется такой… нормальной, – сказал Михаил.
– Она, может, сама настолько верит в свое вранье, что с ходу не различить, – возразил следователь.
Скрынников отдал визитку Михаилу, и прямоугольный белый клочок оказался не визиткой, а обрезанным наполовину листом для заметок. На нем плохим почерком был написан номер сотового и имя. Михаил не без удовольствия подумал о «неидеальности» следователя.
– Женщина, на момент смерти около сорока пяти лет, темные волосы по плечи, рост сто шестьдесят пять. Ее ударили ножом в живот и замуровали между перекрытиями, – подытожил Михаил.
– Точно, – подтвердил следователь.
– А одежда? Какие-то татуировки, украшения?
– Ничего, – ответил Игорь Вячеславович.
– Эх, жаль, – сказал Михаил.
– Да, не очень ситуация.
– Есть что-то, что может помочь в опознании? – спросил Михаил.
– Спрашиваете, как профессиональный следователь, – усмехнулся Скрынников.
– Все детство с отцом ментовские сериалы смотрел. И в студенчестве несколько лет, пока не съехал.
– Женщина полностью голая, обескровленная. Умерла, судя по всему, от кровопотери, потому что иных повреждений не нашли.
Скрынников помолчал, поднял голову и разглядывал окна квартиры.
– Да, вот еще. В полиэтилен были насыпаны квасцы и каменная соль.
– Зачем? – удивился Михаил.
– Все детство смотрели ментовские сериалы и не догадаетесь, ну? – усмехнулся следователь.
– Чтобы не было трупного запаха? – понял Михаил.
– Именно, – подтвердил следователь.
– Получается, знали, как это сделать… – протянул Михаил и с тоской вспомнил Иван-Вадимычево «работал учителем химии».
Ему почему-то захотелось, чтобы никто из этих странных, полубезумных, ломаных жизнью людей не оказался убийцей или сообщником.
– Знали. Я завтра запрошу, кто клал полы, но там, скорее всего, подрядчики, концов не найти. Сможете завтра сделать список владельцев на начало двухтысячного года?
– Да-да, конечно, – поспешно заверил его Михаил, раздражаясь от собственной услужливости.
– Если сможете, дозвонитесь до Ивана Вадимовича и предупредите, что я зайду утром, часов в девять.
Они попрощались. Михаил набрал номер Лены и, слушая гудки, смотрел, как отъезжает машина Скрынникова. Лена не ответила, и он проверил программу отслеживания – маячок болтался туда-обратно по зданию Дома детского творчества.
Михаил двинулся в сторону дома и начал вспоминать, когда стал одушевлять объект на 5-й Советской, и вышло, что примерно месяц назад, еще до трупа в перекрытиях и всего вот этого. Он слишком сблизился с жильцами. Глупое, недальновидное поведение. Предыдущие квартиры, даже отнимавшие больше сил, он вспоминал именно как объект – план с метками дверей и окон, шелест документов собственности. В этой коммуналке хозяин каждой комнаты – микромир, а комната – история. Михаил запомнил их как на фотографии – имя, возраст, внешность, место работы. Ни в каком другом объекте он не стал бы сидеть со следователем на допросе и тем более не стал бы приходить, чтобы покараулить алкоголика и не дать ему смыться из дома, пока к нему едет следователь. Сама квартира была живая – густонаселенный вход-пятачок, коридор, ведущий на кухню. Когда сегодня Скрынников, сорвав краску, открыл окно, Михаил почувствовал, что квартира вдохнула и задержала в легких чистый осенний воздух.
Перейдя Суворовский (а проспект для него был разделительной чертой, рассекавшей Пески), он понял, что ничего не ел с утра, поэтому зашел в ресторан, где подавали узбекскую и грузинскую еду. Михаил был знаком с владельцем, азербайджанцем, он стоял на кассе и приветствовал гостя коротким кивком. Меню Михаилу давно уже не приносили, он знал его наизусть.
– Манты, чобан-салат, лепешка, чай.
– Сделаем, – ответил владелец.
В ожидании еды Михаил не мог ни на чем сосредоточиться. Открывал и закрывал переписку с коллегами и двумя другими объектами, переписку с матерью, которая должна была забрать детей из школы, с институтским другом, с Леной, но ничего никому не написал. Несколько минут он просидел, тупо глядя в узор на скатерти.
Закончив с едой, Михаил перевел 890 рублей по номеру, указанному на стойке, а потом вышел на улицу. В реальности города было движение – машины, люди, ветер. С деревьев и крыш срывались и падали Михаилу на голову капли прошедшего днем дождя. Фонари отражались в мокром асфальте, с каждым шагом тени укорачивались или вытягивались, блестели то ярче, то тусклее. Время текло живо, интересно, оно менялось каждую секунду, искрилось оранжевым, красным, белым. В коммуналке время притаилось. Там оно двигалось неслышно, создавая обманчивое впечатление, что у тебя впереди много-много десятков лет.
Лена не ответила ни на пятый, ни на шестой звонок. Михаил занервничал и написал несколько сообщений с вопросом, где она, хотя значок отслеживания по-прежнему метался туда-обратно по Дому детского творчества на левой границе Песков. Он позвонил своей матери, чтобы убедиться, что та забрала девочек.
– Конечно забрала, – ответила та.
На вопрос о Лене она сказала, что Лена вроде как обмолвилась о концерте, который перенесли им на площадку. Михаил мгновенно насторожился – он знал обо всех мероприятиях и сегодня ничего подобного не должно было быть.
– Чего нервничаешь? – спросила его мать.
– Трубку не берет, – ответил Михаил.
– Ой, ничего с ней не будет, все, давай, домашку проверяем.
В детстве Михаила домашние задания проверял исключительно отец, потому что мать через пять минут уже взрывалась, кричала, швыряла тетради на стол и тыкала указательным пальцем в учебник так, что пару раз ломала ноготь. Но когда отец проверял домашку у внучек, происходило то же самое, с той лишь разницей, что гневался отец на составителей учебников, имбецилов и идиотов, или на вторых идиотов – родителей, которые не научили внучек элементарным вещам, которые ему приходится объяснять самому. Иногда доставалось и учителям, но редко, потому что мать отгоняла его от тетрадей и усаживалась проверять домашку сама. Со стороны это выглядело как забавный семейный спектакль, где каждый играет отрепетированную роль. Мать и отец порой пили успокоительные.
Вспоминая милые сцены семейной жизни – с родителями и в собственном доме, Михаил не заметил, как на автомате свернул на Радищева и по любимой улице Рылеева дошел до Дома детского творчества. У входной двери он выудил из урны пару целых бахил, без них не пускали, а свои у Михаила закончились, а потом расписался в книге посещений у вахтера. Посторонние в помещение не допускались, но Михаил часто помогал в кружке, который вела Лена, поэтому примелькался у охранников.
Лена с остекленевшим взглядом бегала по первому этажу и давала указания грузчикам, техработникам, другим преподавателям и подросткам из своего кружка. В холле художник дорисовывал декорацию. Присмотревшись, Михаил различил в ней планету. Еще несколько подсыхали, прислоненные к стене. Лена заметила мужа и потащила в актовый зал.
– Помоги раскинуть провода. Вот техник, он скажет. – Она довела его до мужичка с усами, который колдовал над музыкальным пультом в середине зала.
– Хоть бы поздоровалась, – сказал в спину Лены, когда она уходила.
Лена обернулась, махнула рукой – раздражавший его жест «отстань, не до тебя».
С проводами в этот раз было хитрее обычного: действующих лиц, а ставили «Маленького принца», было много – и роза, и удав со слоном и даже одна из планет планировались живыми и говорящими. Плюс сцену обставили декорациями: по ходу действия актеры переходили от одной планеты к другой. У каждой было свое освещение. Техник разработал хитрую систему подвода электричества, чтобы никто из детей не споткнулся о провода и чтобы все светилось как было задумано. Возились до десяти вечера.
– Пойдем домой, больше не могу, – сказала
